Сергей Толстиков: Интервью - Сергей Толстиков, директор Фонда кино

Три года назад чиновники серьезно изменили систему государственной поддержки кино. Прежде Министерство культуры выделяло сотням картин по $1 млн и многие из них даже не попадали в кинотеатры. С 2010 г. господдержку стали распределять через специальный Фонд кино, его деньги прежде всего получили так называемые лидеры – крупнейшие кинокомпании страны. Насколько новая система в итоге оказалась эффективной, почему чиновники решили вновь ее поменять и какое кино нужно зрителям – рассказал исполнительный директор Фонда кино Сергей Толстиков.

– Фонд кино был создан три года назад как альтернатива распределению денег на производство фильмов Министерством культуры. Ту схему правительство сочло слишком коррупционной. Почему понадобилось вновь менять систему господдержки?

– В 2009 г. экономика еще не отошла от кризиса. Ни о каких инвестициях бизнеса в кино и речи быть не могло. Задача государства была простой – сохранить прежде всего крупные компании, дать ресурс для их проектов, убрать коррупцию. Жесткий, но достаточно индустриальный подход. Со временем стали возникать добавочные ориентиры. В 2012 г. была поставлена согласованная с лидерами задача набрать 12% (уточнено до 13% в начале года) в общей кассе. Планку не взяли. Одновременно накопились предложения по корректировке модели.

– Почему лидеры не справились?

– Кино вообще довольно сложно планировать. Это сезонный вид спорта, очень часто переносы каких-то крупных релизов могут сильно повлиять на картину киносборов в целом. И почему изначально Минэкономразвития и лидеры решили, что они смогут вырасти с доли в 10% в 2011 г. до 13% в 2012 г., – мне до конца не ясно. Например, в 2011 г. вышел «Высоцкий» и собрал под миллиард рублей, а в 2012 г. такого хита не просматривалось. Плюс лидеры перенесли пару проектов на этот год. Но представим себе на минуту: если в этом году сборы у фильмов лидеров вырастут, значит ли это, что мы должны будем вернуть систему во вчерашний день? Нет, конечно. Система проработала три года, очевидно, что ее можно и нужно сделать лучше. Чтобы исключить сезонные факторы, лучше задавать какой-то переходной показатель для киноиндустрии в среднем на три года. И если фонд отвечает за этот показатель, то у него должны быть полномочия и инструменты. Невозможно спрашивать с нас за показатели и результаты, на которые сейчас мы никак воздействовать не можем. Мы не хотим уходить от ответственности, наоборот, мы можем отвечать за процесс, но имея в руках понятные рычаги управления.

– Сейчас говорят, что эффективность поддержки надо измерять не в денежных сборах отечественных картин, а в зрителях. Вы с этим согласны?

– Логика в этом есть. Очевидно, что государство интересует не сколько денег заработают российские продюсеры, а сколько людей посмотрит отечественное кино. Основной рост кинокассы пока идет за счет 3D, а российские продюсеры пока такие картины практически не производят. Но для нас принципиален вопрос не о том, считать ли долю в зрителях или в деньгах. Прежде всего для всего кинематографа нужна амбициозная цель. Это не 15% или 18%, а 25–30% – реальная потребность в отечественном кино у нашего зрителя. Если мы не поставим этой задачи, мы не удержим и 15%. И тут просто правильно распределить существующий объем господдержки недостаточно. Нужно увеличить число современных кинозалов в стране, нужно перейти от слов к делу в борьбе с интернет-пиратством, привлечь к кино телевидение и многое другое. Но это как раз функции Министерства культуры, поэтому я не буду вдаваться в подробности.

– Удалось ли фонду очистить господдержку от того самого коррупционного элемента, о котором говорил Владимир Путин, объявляя о новой системе поддержки?

– Хотелось бы думать, что проблему решили. В материалах, подготовленных к правительственному совету в ноябре 2009 г., было указано, что необходимо «создание авторитетной структуры, не являющейся органом государственной власти <...>» и «упразднение одного из наиболее одиозных рудиментов советской системы управления культурой, когда бюрократ управляет не только экономикой творческого процесса, но, по сути, является творцом, т.е. генеральным продюсером снятого на бюджетные деньги фильма <...>». Если прежде чиновники по конкурсу определяли, какая картина получит бюджетные деньги, то в новой системе продюсеры стали сами выбирать, какие фильмы они предлагают финансировать государству. Так снова появились фильмы-события, которые возвращают зрителя в кинотеатры. Оценивать заявки продюсеров стали эксперты из самого сообщества. Методика определения лидеров была заверена Минэкономразвития. А в попечительском совете фонда практически не было представителей Минкультуры – это были сотрудники правительства, Минфина и того же Минэкономразвития. То есть база коррупциогенности была сведена к минимуму. И это одно из главных достижений фонда, на мой взгляд.

– То есть вы создали такой аналог «открытого правительства» для киноотрасли?

– Я не совсем четко представляю, что такое «открытое правительство», но открытость коммуникаций с индустрией является приоритетом фонда. Для сферы культуры это вообще крайне важно.

– Тем не менее недавно министр культуры Владимир Мединский заявил, что фонд – это экономический агент министерства и именно министерство и никто другой определяет политику в области кино. То есть фактически он предлагает полностью вернуть управление процессом чиновникам.

– Никто не спорит, что Министерство культуры – орган государственной власти, определяющий политику в сфере кинематографа. Мы уже два года просим, чтобы министерство внятно и системно изложило свое понимание такой политики, разработало конкретную стратегию развития кинематографа в стране. Но политика проводится не просто через аппарат министерства, а в том числе и через фонд. Причем финансирование фильмов из федерального бюджета – только одна из форм государственной политики в области кино. Помимо этого есть и другие направления. Логично и понятно, почему министерство предпочитает рассматривать нас в качестве экономического агента, чья работа связана прежде всего с экономическими аспектами производства и проката фильмов. Но разделить зрительскую составляющую картины и художественную невозможно. Поэтому представление, что фонд отвечает исключительно за экономические параметры индустрии, а министерство формулирует повестку дня, тематику кино, – это уж совсем примитивизм.

– Но Мединский заявил, что финансирование всех социально значимых или художественно значимых картин пойдет через министерство, а фонд будет заниматься только коммерческим кино. То есть министр полагает, что такое разделение возможно.

– Коммерческой была колбаса в специальных магазинах после войны. Кино – это часть культуры. Простите, конечно, за банальность. Одни фильмы нацелены на массовую аудиторию, другие на более искушенную – те и другие часть культуры. Поэтому делить управление кино на коммерческое и социально значимое, мягко скажем, не совсем эффективно. Лидеры должны делать качественное художественное кино? А так называемые социально значимые фильмы должны быть нацелены на зрителя? Ответ, по-моему, очевиден. Если госзаказ не нацелен на зрителей, это профанация. Но, отвечая на вопрос, у нас все возможно.

– И наконец, министр отметил, что российские картины в 2012 г. впервые не вошли в топ-10 фильмов в прокате по величине кассы, и привел это как свидетельство неэффективности фонда.

– Чтобы оценить результат, надо знать исходные данные, ведь эффективность – это отношение результата к затратам. Совокупный бюджет 10 самых кассовых голливудских картин – $1,8 млрд. В первой сотне самых кассовых фильмов лишь три американские картины обошлись в производстве дешевле $10 млн. А совокупный бюджет фильмов наших кинокомпаний-лидеров, вышедших на экраны в прошлом году, только $100 млн. И с такими очень небольшими на фоне голливудских конкурентов затратами они смогли собрать 7,5% национальной кассы.

Давайте более глобально – может, российские телевизоры, холодильники, телефоны, машины настолько же конкурентноспособны? Может, у нас эффективность управления процессами в целом в стране на должном уровне?

– Вообще, от чиновников довольно часто можно услышать, что они не понимают, какой результат покупают, тратя миллиарды рублей на поддержку кино.

– Это все тот же чересчур прагматичный подход к культуре. Мы не покупаем – мы помогаем. У нас фонд поддержки кино, а не фонд покупки, не агентство недвижимости, которое приобретает квартиру или землю. Естественно, мы должны эффективно использовать эти средства, но процесс сформулирован не как «покупка-продажа», а как необходимость компенсировать определенную недоразвитость ряда элементов инфраструктуры в стране. Государство применяет такие выравнивающие компенсации и в других отраслях. Мы компенсируем кинокомпаниям недополученную прибыль. В стране работает только 2800 современных кинозалов – это слишком мало, для того чтобы фильм с бюджетом больше 60 млн руб. был в целом эффективен на рынке, мы обслуживаем недостаточное количество зрителей. Про телевидение и пиратство я уже сказал. И конечно, мы компенсируем им невозможность на равных конкурировать с такой мощной машиной, как Голливуд. Другое дело, что в киноиндустрии в отличие от других отраслей эта компенсация, субсидия занимает не 20%, не треть, а гораздо больше – около 60% общего объема бюджетов фильмов в стране. Поэтому она уже выполняет не вспомогательную роль, а доминирующую. И тут начинается конкуренция за ресурс. Продюсеры, вместо того чтобы работать на зрителя, конкурировать за результат, за кассу, борются за доступ к государственному финансированию. Оно становится определяющим моментом их экономического благополучия. И это такая сложная история: с одной стороны, невозможно оставить кино без господдержки, с другой – необходимо стимулировать продюсеров быть все более независимыми от нее.

– Больше всего эту новую систему поддержки критиковали за то, что если раньше деньги получали понемногу, но все, то фонд подавляющую часть средств сначала отдавал лидерам, крупнейшим кинокомпаниям, а остальные продюсеры остались как бы брошены государством на произвол судьбы.

– Да, это одно из проблемных мест этой модели. Потому что на лидеров уходило больше всего денег и при этом сжималось поле независимых продюсеров. И эта тема до сих пор вызывает самые острые обсуждения между фондом и лидерами. Я уверен, что рынку нужен дополнительный ресурс для работы независимых продюсеров, в том числе для появления новых, потому что без нового качества в кино вообще ничего не получится.

– Но ведь изначально предполагалось, что к лидерам будут приходить независимые продюсеры – и так будут создаваться совместные проекты. Этого не случилось?

– Частично случилось. Но независимые продюсеры сами хотят делать кино, а не под чужим колпаком сидеть и сами порой ищут деньги. Поэтому нам нужно предоставить им возможность получить господдержку напрямую.

– Как изменятся условия финансирования фильмов фондом?

– Две трети [денег] фонд распределит между продюсерами безвозмездно, имея в виду, что они привлекут и частное финансирование. Остальная часть – это набор новых экономических инструментов. Средства из этого 1 млрд руб. кинокомпании смогут взять на производство фильмов с условием 100%-ного возврата или с учетом участия в прибыли или взять их напрокат и вернуть от 50% до 100%. Они сами смогут определять, как выгоднее финансировать фильм.

– Но очевидно, что самая большая конкуренция развернется именно за безвозмездные деньги фонда и Министерства культуры.

– Конкуренция будет за все деньги, смею вас уверить.

– До этого продюсеры возвращали в фонд только 5% дохода картины. В правительстве когда-то на это согласились, а недавно назвали такой минимальный возврат экономическим блефом. Это справедливая оценка?

– Да, доля возврата в 5% от доходов фильма в существующей ситуации никакого экономического смысла не имеет. Эта цифра возникла, когда задача была сохранить крупнейшие компании и нацелить их на производство больших картин. Реальный возврат средств, выданных на поддержку производства, составлял около 1%. С учетом возврата с проката это где-то порядка 4% на сумму поддержки. С новыми реальными экономическими инструментами, по нашим расчетам, продюсеры совокупно смогут вернуть в фонд 20–25% от суммы предоставленных нами средств. Возвратность как инструмент работает прежде всего в сегменте потенциально прибыльного кино даже в условиях деформированного рынка. В остальных случаях экономическим инструментом служит субсидия в пропорции к частной инвестиции в проект.

– Вы назвали важным достижением реформы господдержки то, что экспертиза перешла от чиновников к компаниям. Но с недавних пор эту экспертизу у них отобрали и отдали экспертному совету фонда. Нет ли в этом противоречия?

– Экспертный совет как раз и состоит из продюсеров, режиссеров, аналитиков, прокатчиков. Чиновников там нет. Да, у лидерских проектов появился добавочный фильтр. Но если у нас есть задача нацеленности на зрителя, то должен быть координирующий центр и инструменты в этом направлении. Конечно, компаниям удобнее и комфортнее самим перераспределять деньги между проектами. Но если государство дает деньги, оно должно установить критерии их эффективного использования. А их как таковых не было. Были только рейтинги кинокомпаний по сборам, ТВ-просмотрам и наградам на фестивалях, на основе которых выбрали лидеров. Эти рейтинги определили, что эти компании лучше, чем другие, но это не значит, что они всегда эффективно используют госденьги. Потому что есть компании, где идет борьба с издержками, а есть компании, где к деньгам, скажем так, относятся достаточно свободно, зарабатывают на производстве, на раздутом бюджете, а не на итоговой кассе фильма. Поэтому и понадобился этот второй фильтр в виде экспертизы проектов, проверки того, как они нацелены на зрителя и экономически отформатированы. Эффективность расходования средств для фонда самый главный вопрос. Он нас заботит. Это самое мягкое слово.

– Но кто же может сказать заранее, нацелен фильм на зрителя или нет?

– Должна быть поставлена цель попасть в аудиторию. Сейчас, к сожалению, у наших продюсеров очень часто это игра на авось. Можно проводить более тщательную работу с проектами, я уверен. И у экспертного совета фонда есть критерии, которые довольно четко выявляют, насколько проработан проект. Хотя стопроцентных гарантий в кино никогда нет.

– Получается, что в совете заседают свои же люди для продюсеров, а именно от них теперь зависит, какой фильм получит деньги, а какой – нет.

– Проблема в том, что у нас, простите, нет избытка компетентных людей. Как, впрочем, и хороших сценариев и проектов. Если посадить в экспертный совет не своих и не компетентных, да еще и чиновников добавить, то это самое худшее, что может быть, просто такой коктейль Молотова. Совет голосует анонимно, какого-то хорала, обсуждения нет. Вы даже не представляете, как сами эксперты порой удивляются, когда получают общий рейтинг проектов. Сговора между ними мы пока не чувствуем, если появится, будем бороться.

– Ваше назначение три года назад продюсеры восприняли с явным скепсисом: мол, что вы, чужак, в кинобизнесе понимаете? А во время этих последних обсуждений в правительстве буквально сплотились за вашей спиной. Что поменялось?

– Не совсем так. Когда в прошлом году я заговорил о необходимости изменения системы поддержки, они высказывались весьма критично. Наверное, было ошибкой пытаться ускорить эти изменения. Новой системе нужно было прожить стандартный цикл кинопроизводства, т.е. три года, чтобы показать себя. А сейчас у них возникло опасение, что лидеров как класс, да и вообще фонд отменят. Фактически именно это министерство сначала и предлагало. А фонд, несмотря на некоторые разногласия, для них внятный контрагент. Поэтому их риторика в отношении меня и поменялась, они, как и независимые продюсеры, в целом поддержали наши предложения.

– Мне ваша работа чем-то напоминает деятельность специалистов по взаимоотношениям с госорганами, которых часто нанимают коммерческие компании, т.е. вы работаете как такой посредник между государством и кинобизнесом. И насколько я понимаю, именно GR вы и занимались до прихода в фонд?

– Да, я занимался такого рода деятельностью в ряде компаний и банков.

– История про кино была для вас совсем новой?

– Она была довольно случайной. Компания, где я работал, была одним из инвесторов фильма «Край», и я стал разбираться, может ли этот фильм получить господдержку. Достаточно быстро понял, как распределяются деньги и что мы их не получим. Но в итоге вошел в правительственный совет по кино, а потом меня назначили главой фонда. Нужна была фигура, равноудаленная от всех группировок, но не совсем посторонняя, при этом желательно еще и из бизнеса.

– В новой системе Министерство культуры намерено проводить сценарные конкурсы и поддерживать картины на стратегические для государства темы. Приведет ли это к тому, что на экранах появится больше пропагандистских фильмов – про чиновников, исторических личностей и т.д.?

– Может, я излишний оптимист, но не верю, что у нас кардинально увеличится агитпроп в неком упрощенном, карикатурном виде. Потому что любой неуспех у зрителя такого кино эту систему быстро подкорректирует. Также мне сложно представить, что известные, состоявшиеся режиссеры и продюсеры вдруг побегут снимать агитки. Но беда заключается в том, что понять «масштаб бедствия» мы сможем через три года, когда сегодняшние чиновники уже наверняка уйдут на повышение.

С другой стороны, я соглашусь, что в России не хватает фильмов определенной тематики, точнее, проблематики. Современной и актуальной. Актуальность – это вообще кодовое слово для кинематографа сегодня. Мы не снимаем социально-проблемного кино. Мы от такой тематики шарахаемся. Продюсеры и режиссеры, как мне кажется, просто не знают, как подойти к этому. Поэтому мы либо уходим в экзистенциальные джунгли в авторском кино, либо снимаем фильмы, где эти темы отнюдь не на первом плане. Зрителям же в том числе нужно кино, где реальные герои борются с реальным социальным злом.

– Можете привести примеры таких фильмов у нас?

– В том-то и дело, что не могу. Могу дать примеры американских, бразильских или итальянских фильмов. Где, например, говорится, что честный судья, честный прокурор важнее, чем что-либо еще. Сейчас мы боремся с коррупцией, но таких фильмов у нас нет. А когда в Италии боролись с коррупцией, был десяток фильмов такой тематики, которые в какой-то мере подготовили восприятие обществом этих процессов. И тут я сторонник двух-трех заказанных государством тем. Сделать больше хорошо не получится, потому что творческий и финансовый ресурс ограничен. Эти темы – армия, независимость судей, борьба с коррупцией. Но это лично мои приоритеты.

– Тема армии вам близка из-за того, что вы выросли в семье военных?

– Нет, прежде всего потому, что армия обеспечивает независимость, а это главный стратегический интерес любой страны. И тут важны не только фильмы о самой армии. Ведь для того, чтобы армия была боеспособной, нужны современные ракеты. Для того, чтобы ракеты летали, нужна микроэлектроника. Чтобы микроэлектроника была на должном уровне, нужна атмосфера в обществе, которая подтверждает, что электроника – это значимое дело. А людей, которые делают сегодня современные микросхемы, карикатурным агитпропом не проймешь. Им нужно просто хорошее разнообразное кино.