«Москва – неприветливый город, тебя здесь не ждут», - Евгений Асс, гендиректор Asse Architects

Мастерская архитектора работает над проектом «Музеон», пытаясь создать открытое и интересное общественное пространство в центре недисциплинированной Москвы
Евгений Асс, гендиректор Asse Architects/ С. Портер/ Ведомости

1989

преподает в МАрхИ, профессор (1995)

1994

основал группу «Архитектурная лаборатория»

1996

стал вице-президентом Союза моск. архитекторов

1997

открыл бюро Asse Architects (до 2003 г. – Ask Architects)

2002

избран членом Европейского культурного парламента

2012

основал МАрШ и стал ее ректором

Asse Architects

Мастерская. Проектное бюро архитектора Евгения Асса. Основано в 1997 г. До 2003 г. называлось «Архитекторы Аск». В портфолио входит проект благоустройства московского парка «Музеон», реконструкции набережной Москвы-реки; проект реконструкции театра и площади перед театром в Перми; проект реконструкции и реставрации здания Арсенала в Нижегородском кремле; генеральный план Пирогово, застройка Завидкина мыса в Московской области. Сотрудники мастерской: Евгений Асс, Григор Айказян, Ольга Тулузакова, Анастасия Климова, Анна Приходько, Мария Власова.

Профессор МАрхИ Евгений Асс создал новую Московскую архитектурную школу (МАрШ). Школа работает уже более полугода. Выпускникам обещана степень магистра архитектуры от Лондонского столичного университета (London Metropolitan University). Главная ее цель, по словам Асса, – научить молодых проектировщиков понимать, когда лучше не строить, чем строить. И подготовить новые кадры для правильной застройки столицы.

– Вы как-то назвали Москву неврастеничным городом. Ваше мнение не меняется?

– Скорее наоборот. Пространства, события – все, что в городе происходит, отличается нарастающей невротичностью.

– Возможно, она свойственна всем мегаполисам мира?

– Москва – особый случай, в ее истории нет последовательности, она каждый раз отказывается от всего, что было раньше. Достаточно посмотреть на город из нашего окна, чтобы увидеть все приступы неврастении, которые сопровождали историю Москвы. Здесь все недоделано, вечно не завершено. Это сказывается и на психологическом облике москвичей.

– Может, наоборот, жители так сказываются на городе?

– Поколения меняются, а Москва остается. Это уникально рваный город, очень неоднородный, разномастный.

– Для архитектора это комфортная среда?

– Она дает архитектору безграничные возможности делать все, что угодно. Москва открыта для всякого рода, я бы не сказал, экспериментов – скорее проявлений. Хотя сейчас во всем мире утрачена или, по крайней мере, поставлена под сомнение система человеческих и пространственных ценностей. Но есть дисциплинированные города, а Москва – нет. С точки зрения регламента застройки, отношения к жителям, к самой себе.

– Какие города дисциплинированные?

– Париж, Берлин, Нью-Йорк, как ни странно. Но такого буйства самовыражения, как в Москве, наверное, нигде не найдешь.

– Это самовыражение архитектора или все-таки инвестора?

– Архитектура – это совместный продукт инвестора, властей, архитектора, строительных компаний. Но проектируют, рисуют дома не инвесторы и не начальники, а архитекторы.

– Деньги разве не довлеют?

– Деньги не определяют форму. За одни и те же деньги можно построить классический дворец, а можно – стеклянный небоскреб. Это будет зависеть от архитектора и вкуса заказчика.

– Понятие вкуса у нас существует? Например, в Скандинавии, Норвегии красив каждый частный забор. В Москве центральные улицы заполнены уродливыми зданиями.

– Те страны, которые вы упоминаете, являются преимущественно протестантскими. Протестантизм в силу своей склонности к простоте имеет тенденцию к хорошему вкусу. А плохой вкус всегда связан с некоторой избыточностью. Мы наследники византийской культуры со всей ее преувеличенной нарядностью, какой-то безудержной красивостью, парадностью. Отсюда и проблемы со вкусом. Когда я учился в институте, наш преподаватель про один проект сказал, что он сделан с некоторым вкусовым надрывом. Мне кажется, что вкусовой надрыв – это характеристика, которую можно отнести к Москве.

Вкус – это общекультурные представления о прекрасном. Он включает представления о музыке, одежде, архитектуре и проч. Посмотрите, что происходит в массовой музыке, в рекламном дизайне. Архитекторы – часть этой культуры.

– Какие здания последних 15 лет вы могли бы выделить?

– Есть несколько домов, спроектированных Владимиром Плоткиным, Сергеем Скуратовым, бюро «Остоженка», бюро «Рождественка», «Меганомом»... боюсь кого-нибудь забыть. Такие списки опасно публиковать. Но ведь архитектура города – это нечто большее, чем отдельные здания. Город – это жизнь, а не только дома. И даже хорошие дома не обязательно создают хорошую жизнь. Например, на «Золотой миле» Остоженки жизнь страшно заунывная.

– Почему?

– Это квартал с довольно изысканной архитектурой, но в нем отсутствует нормальная городская жизнь: все за забором, везде охрана. Уникальное место. Я даже не вспомню, где бы мне еще приходилось такое видеть в мире. Там почти нет открытых для публики первых этажей. Если первые этажи отчуждены от города, то город мертв. Есть простой статистический показатель: количество дверей, в которые можно войти, на протяженность улицы. В Париже он в десятки раз больше, чем в Москве. Часто говорят, что у нас климат не тот. Но лето-то у нас теплое. А пройдите по «Золотой миле» летом – ни одного столика на улице нет. И по определению быть не может. А нужно, чтобы были такие демократичные места, куда может зайти любой прохожий с улицы.

– В Москве есть такие места?

– Например, часть Никитского бульвара от Никитских ворот до Арбата. С мая до октября на тротуарах стоят столики кафе, кипит жизнь. Есть Камергерский переулок, наверное даже перенасыщенный ресторанами и кафе. Очень симпатичное место. Но для такого города, как Москва, таких мест катастрофически мало.

– Спальные районы можно живыми сделать?

– Они потому и спальные, что там люди спят, дневная жизнь ограничена. Там почти нет мест приложения труда, соответственно, очень мало развлечений. Оживление подобных районов связано с созданием круглосуточной жизни и экономической рентабельностью культурных центров, тех же кафе, магазинчиков. Есть способы создания уикенд-культуры, чтобы жителям было чем заняться в выходные в своем районе.

– Московские власти пытаются обновить парки, включить их в городское пространство. Есть парк Горького, есть «Эрмитаж»... и все?

– Мы сейчас работаем в парке «Музеон». Планируем привлечь туда больше людей и сделать его public space. В Москве явный дефицит таких общественных пространств. Сейчас наконец в лексиконе городских властей появилось это понятие. Даже начальству стало понятно, что город – не только работа, торговля и объекты культуры, но и повседневная человеческая жизнь, которая может и должна быть хорошо обустроена. Люди получают удовольствие просто от того, что живут в городе. Этому и служат общественные пространства: парки, площади, тротуары. Места, на которых разворачивается и кипит жизнь.

Главное качество притягательных мест в городе я называю «вязкостью» – там человек увязает, ему оттуда не хочется уходить.

Для меня такое образцовое общественное место – Патриаршие пруды. Людей туда притягивает пруд, вода как таковая: гладь, отражения в ней, рябь на воде, на которую так приятно смотреть; прохлада, лебеди, возможность сесть на краю и свесить ноги в воду. Вместе все создает необычайную, благостную и располагающую атмосферу. Плюс какая-то необыкновенная, очень комфортная пропорция этого пространства. Плюс периметр, который я назвал «бесконечным бульваром», плюс забавные скульптуры [Даниэля] Митлянского – популярный объект для фотографирования.

В мире немало таких пространств, которые в силу не всегда понятных причин становятся страшно притягательными. Просто красивое мощение, хорошая мебель, вода, травка, зонтики... Такие вещи делают город городом. Здесь хочется задержаться, здесь можно встретить друзей, здесь можно назначить свидание. Высшая ценность городской среды – ее коммуникативная открытость.

– Большая часть города некомфортна для жителей. Тот же «Москва-сити» – там не хочется задержаться...

– Ну, это уникальная опухоль на теле города. Туда специально можно поехать только на экскурсию, посмотреть какие-то диковины. Но это совершенно не значит, что подобная среда противопоказана. Например, Нью-Йорк – необычайно комфортабельный город. Там среди небоскребов есть удивительно приятные уголки, уютные места.

В Москве присутствует ощущение неприветливости: и в самой городской среде, и среди людей. Все говорят про ужасы Нью-Йорка, но это очень дружелюбный город, там ощущаешь себя дома.

А Москва – неприветливый город. Приезжаешь и чувствуешь: тебя здесь не ждали. Может быть, нужна целевая программа – как сделать наш город friendly?

– Пока мы видим, что живые места, как капельки, разбросаны по всему городу. А должна быть общая среда?

– Единая коммуникативная среда. Но есть много причин, почему это не происходит, от транспортных до архитектурных. В частности, таких широких улиц, как в Москве, в мире почти не сыщешь. Садовое кольцо – восьмиполосный хайвей. Город, в котором я не могу через улицу крикнуть товарищу: «Привет, Петя!», – это тяжелый для общения город, он отчуждает людей.

– Кто может изменить ситуацию – чиновники, архитекторы, жители?

– У каждого своя роль. В рамках новой школы мы создаем лабораторию, в которой собираемся заниматься реорганизацией городской среды в направлении ее большей открытости. Архитекторы должны что-то такое предлагать. Чиновникам и бизнесу надо подкидывать идеи, которые смогут их увлечь, чтобы они отреагировали деньгами или законами. У самих чиновников тоже могут возникнуть идеи, но часто думаешь: уж лучше бы не возникали. Хотя сейчас появились некоторые чиновники, с которыми можно вести нормальный разговор.

– От них есть запрос на открытую городскую среду?

– К примеру, заказ на проект преобразования парка «Музеон» пришел из департамента культуры. Значит, желание преобразований есть.

– В «Музеоне» что вы делаете?

– Летом мы построили там извилистую деревянную дорогу длиной почти в километр. Она связала парк по диагонали и совершенно его преобразила. Летом мы на этом променаде встретили свадьбу – для меня это высшее признание. Значит, место приобрело ценность. Люди спрашивают друг друга: «Ты ходил по деревянной дороге? Пойдем!»

Еще построили деревянную платформу вдоль набережной. Это место тоже людям нравится: летом там полно народа.

– Что еще планируете там делать?

– Пока не все согласовано. Летом был построен павильон-школа, в нем проходили интеллектуальные занятия и забавы, концерты, дискуссии. Сейчас строим павильон для ресторана с танцплощадкой. Предполагаем детский центр, выставочный комплекс, новые водные пространства. Что-то похожее делается и в других московских парках.

– В МАрШ что хотите от студентов на выходе?

– Я хочу, чтобы они что-то понимали. Обучение архитектуре заключается в том, чтобы каждый раз ты задавал себе вопрос: что такое архитектура? Это ведь не просто сумма готовых навыков. Умения чертить планы и разрезы недостаточно. Сборник нормативов отличается от поэзии.

– Есть на это запрос?

– Запросы создаются. Запросы можно вменить. Общество не знает, чего оно хочет. И оно может остаться в неведении, пока не возникнет предложение. Культурные предложения определяют спрос на века. Не было масляных красок – никто не спрашивал картин на холсте в рамах. Сейчас мы не можем представить себе историю культуры без масляной живописи.

Мы хотим сформировать предложение, которое бы стало взыскуемо. Не сразу все получится, конечно. И студенты пока не очень готовы, но постепенно они растут. Даже за один семестр что-то в них, по-моему, произошло.

– Какое отношение у бизнеса к школе, студентам?

– Щедрости по отношению к культурным инициативам бизнесу не хватает. Хотя сейчас мы обсуждаем с одним очень крупным бизнесменом развитие образования в сфере территориального планирования. Одна из очень болезненных проблем для страны. Специалистов мало, речь идет не только об архитекторах, но и об администраторах, чиновниках. Собираемся разработать комплексные программы подготовки таких экспертов.

– Потребности у администраций городов есть в таких людях?

– Есть проблема, но нет понимания, что могут быть специалисты, которые это могут решить. Боль есть, а к какому врачу обратиться – непонятно. Важно, чтобы появились динамичные люди, которые могли бы выйти с предложением.

– Вы выстраиваете обучение, ориентируясь на мировые тенденции?

– В мире много всякого разного, и хорошего, и плохого. Я не люблю слово «тенденции»: оно сужает перспективу. Сейчас, мне кажется, к важнейшему вопросу «как строить», прибавляется не менее важный вопрос «зачем строить». Иногда лучше не строить. Но безудержные аппетиты бизнеса вместе с жаждой деятельности архитектора ведут к производству все новых и новых безумств.

В качестве примера студентам я привожу французских архитекторов Анн Лакатон и Жан-Филиппа Вассаля, которым было предложено сделать проект реконструкции одной из площадей. Они изучили ситуацию и сказали, что ничего делать не нужно. И я отношу это к высшей профессиональной ответственности. Мы здесь не для того, чтобы прославиться и любой ценой вырвать из общества деньги. Мы для того, чтобы сделать что-то правильное и хорошее. Я стремлюсь не только дать образование, но и сделать людей ответственными.

– Заказов сейчас много?

– Меньше, чем было в 1990-е. Но Россия до сих пор представляется на Западе довольно успешным рынком. И многие архитекторы рвутся в Россию, чтобы получить заказ. Хотя, думаю, их энтузиазм не всегда оправдан. Но шанс у них есть. Сегодня и государство, и бизнес выбирают западных архитекторов.

– Западные действительно лучше? В конкурсе на «большую Москву» больше всего баллов набрало бюро Андрея Чернихова, а победу отдали французской Antoine Grumbach et Associes и американцам из Urban Design Associates.

– В бюро Чернихова в работу тоже были вовлечены иностранцы. Я не против хороших зарубежных архитекторов в России, но считаю, что надо своих растить, а не отдавать все иностранцам. Необходимо укрепить отечественное архитектурное образование, усилить его и сделать приоритетной государственной программой, как, например, в Голландии. А тут главный архитектурный институт страны вдруг объявляют неэффективным. Скомпрометирована вся профессия – ведь у нас две трети действующих архитекторов – выпускники МАрхИ. Так укрепляются сомнения в полноценности российских архитекторов. И это возмутительно.

Наверное, у российских архитекторов нет такого опыта, как у западных. Но вместо того, чтобы звать иностранцев проектировать, я бы позвал этих иностранцев преподавать.

– Конкурс на новую Москву захотелось срочно делать.

– Но это не значит, что не надо думать про завтра. Если мы приглашаем иностранцев сюда на работу, в виде компенсации пусть проведут курс в МАрхИ, в Челябинске, Омске. Иначе можно вообще закрыть архитектурное образование в России и отдать все иностранцам.

Страна не может жить без архитектуры, архитектура воплощает смыслы нашего существования. Если мы обессмыслим наше окружение, то кто мы тогда? Кем мы останемся? Нам катастрофически не хватает специалистов на периферии, в малые города не ступала нога архитектора. На наши миллионы квадратных километров не напасешься голландских проектировщиков.

– Как вы относитесь к идее «большой Москвы»?

– Нет сомнений, что московская агломерация требует анализа, изучения и проектирования. Что касается волюнтаристских пришиваний дополнительных конечностей к организму – я считаю это недоразумением. Но провокация некую роль сыграла. Когда вам на спине пришили руку, вдруг стало интересно: а что с остальным организмом?

– Был проект «Золотой остров», который предполагал создание пешеходного маршрута. Ничего подобного нет сейчас?

– Мы только что сделали инициативный проект создания пешеходной набережной от Крымского моста до памятника Петру I. Есть предложение перекинуть мост с этой набережной на Стрелку – тогда возникает маршрут, который начинается от Сетуни, проходит через Воробьевы горы, Нескучный сад, парк Горького, парк «Музеон», Крымскую набережную. Дальше связываем новую Третьяковку со старой пешеходным маршрутом. И одновременно департамент транспорта – мы с ними этот проект обсуждали – создает большую сеть велосипедных дорожек на 30 км.

Я склонен к теории малых дел. Надо создавать очаги, которые провоцируют рост инициатив, дальнейшие действия.

– Как вы относитесь к арт-кластерам?

– Я часть такого кластера, поскольку МАрШ находится на «Артплее». И принимаю участие в проекте создания арт-квартала (включает «Артплей», «Винзавод», «Арму». – «Ведомости»). Мне очень нравится, что там происходит. Это очень перспективная для жизни пространственная среда.

Московские промышленные территории – это города в городе, они похожи на средневековые европейские поселения с кривыми улицами и сложными конфигурациями зданий. Это очень интересная среда, богатая, уникальная по плотности для Москвы. В таком мире интересно пребывать.

В чем прелесть этих мест – они изначально неформальные, в них нет иерархических конструкций, они открыты для инноваций, интервенций, и в них есть история. Для современного искусства такая атмосфера открытости и неиерархичности стимулирует творческую активность.

– Промзон в Москве много, везде ли можно сделать подобные кластеры?

– Промтерритории – важный ресурс культуры. Был очень хороший первый «Артплей» на ул. Тимура Фрунзе, 11. И там все было хорошо. Но инвестору понадобилось выкачать деньги – и был разрушен живущий своей жизнью организм.

На мой взгляд, это неправильный путь. Нужно стараться до предела использовать то, что существует. Это живое место в отличие от нового, которое, может быть, заживет, а может быть, нет. Ценность реконструктивной деятельности – преумножение культурного потенциала, утолщение культурного слоя.

Я рад, что наш проект в Нижнем Новгороде – Арсенал (памятник архитектуры середины XIX века, одно из самых больших зданий Нижегородского кремля) стал центром современного искусства. В этих мощных, дышащих историей стенах зачинается новая культурная жизнь, впитывая и усиливая культурный потенциал этого места.

Такое не надо сносить ни в коем случае. Надо превращать эти места в открытые общегородские территории. Что там будет? Подозреваю, что все московские предприятия не заполнить творческой интеллигенцией, не хватит ни художников, ни идей. (Смеется.) Но это могут быть и бизнес-инкубаторы, и что-то еще.

Мы с моими студентами делали проект для Трехгорной мануфактуры: жилье, офисы... Чудесная история, это могла бы быть открытая общегородская территория. Я пока не знаю, чем закончится история с «Красным Октябрем», но это уникальное, приятное место.

В Москве полно креативной активности, столица этим и жива. Этим и отличается от других мест. Сюда стекается масса людей, которые хотят здесь что-то сделать.

К сожалению, большинство проектов реконструкции промзон – это снос. Это страшная утрата. Надо все делать совсем по-другому.