Интервью - Шелль Мортен Йонсен, исполнительный вице-президент Telenor

Шелль Мортен Йонсен три года возглавлял российский офис Telenor – как раз в ту пору, когда норвежцам активно противостоял их партнер по «Вымпелкому», «Альфа-групп». В 2009 г. он возглавил сербскую «дочку» Telenor: в итоге компания, терявшая долю рынка, стала его лидером. Теперь Йонсен руководит всем бизнесом Telenor в Европе и находит, что у европейского рынка мобильной связи все еще хороший потенциал роста

– За последний год ваш партнер по Vimpelcom – российская Altimo серьезно укрепила позиции в этом холдинге, почти удвоив пакет голосующих акций и приблизившись вплотную к контролю. Как к этому относится Telenor?

– Эта ситуация развивалась много лет, было предпринято много разных действий, по этому поводу было много дискуссий и спекуляций в прессе. Суть ситуации была простой: есть две стороны, которые хотят что-то сделать совместно, но никак не могут договориться. Покупая у [Нагиба] Савириса привилегированные акции Vimpelcom (11,35% голосующих акций в феврале 2012 г. за $374,4 млн. – «Ведомости»), мы преследовали одну простую цель – получить уверенность, что сможем оставаться стратегическим инвестором в Vimpelcom. [До сделки с Савирисом] у нас было чуть больше 25% в Vimpelcom, и мы совсем не хотели рисковать, вступать в какие-либо дискуссии с Федеральной антимонопольной службой (ФАС) и т. д. Мы хотели просто гарантировать себе сохранение этих 25%. А перед тем как приобрести еще и привилегированные акции, мы также убедились, что этот шаг не должен вызвать у кого-либо вопросов. Однако вскоре всем стало видно, что мы перешагнули некую черту в отношениях и с «Альфой», и с некоторыми частями российского правительства и делового сообщества, которые не хотели, чтобы иностранная компания де-факто контролировала «Вымпелком». Мы не возражали, сигнал был вполне понятный. Начались судебные процедуры, которые толкали ситуацию в определенном направлении, в результате мы уладили споры с ФАС, теперь «Альфа» фактически контролирует Vimpelcom. И это значит, что теперь она становится гораздо более ответственным инвестором.

У нас долгосрочный стратегический подход к инвестициям в Россию, и для нас самое главное – увеличивать стоимость [Vimpelcom]. Я думаю, нет лучшего способа доказать это, чем вновь обернуться и посмотреть на ситуацию годичной давности. Если бы мы хотели получить контроль, мы вполне могли это сделать, все было в наших руках. В тот момент у нас было некоторое преимущество [перед «Альфой»], ничто не мешало пойти на рынок и докупить акций; или приобрести недостающий пакет у того же Савириса. Но это было бы провоцирующим шагом по отношению к российской власти.

Я уверен, что многие люди в России не имели бы ничего против. Но некоторые были бы недовольны и восприняли бы это как провокацию. Поэтому мы не стали этого делать. У нас не было намерения покупать контроль, и сейчас мы в том положении, в котором хотели быть. Мы единственный индустриальный инвестор в Vimpelcom. Наш ключевой посыл в том, что мы не хотим играть в разные игры, а стремимся развивать стоимость Vimpelcom, что уже и делается. Менеджмент [Vimpelcom] и в Амстердаме, и в других местах сфокусирован на бизнесе, увеличивает стоимость всей компании. Мы решаем нестандартные задачи – например, в Алжире менеджмент работает очень активно, и с операционной точки зрения происходит очень много позитивных вещей, и мы поддерживаем это.

– Altimo недавно конвертировала привилегированные акции Vimpelcom в обыкновенные, увеличив экономическую долю в компании. В этом году возможность сделать то же самое появляется и у Telenor. Вы планируете ею воспользоваться?

– Эта возможность появляется позже, в октябре. У нас еще есть время подумать.

– После того как Altimo и Telenor расторгли акционерное соглашение и увеличили пакеты в Vimpelcom, композиция наблюдательного совета поменялась. Теперь четыре места у Altimo, три у вас и всего два независимых директора...

– Да, композиция совета отражает структуру акционерного владения.

– Вы не думаете, что это чревато возобновлением корпоративных конфликтов? Ведь раньше в совете действовала система сдержек и противовесов, а теперь ее нет.

– Да, права вето теперь ни у кого нет. И если какая-то сделка одобряется простым большинством членов совета и потом акционерами, то она совершается. Может ли возникать какое-то напряжение? Конечно, может. Хотя по очень многим вопросам мы соглашаемся, у нас бывают очень хорошие дискуссии по операционным вопросам, мы можем обсуждать слияния, покупки или продажу активов (что тоже случается) и приходить к единому мнению. Но, конечно, мы можем и не согласиться друг с другом. Мы будем возражать против сделок, снижающих стоимость бизнеса, это наш твердый принцип. Мы были против покупки «Вымпелкомом» «Украинских радиосистем» [в 2005 г.] именно потому, что эта сделка снижала стоимость актива. И сейчас это уже очевидно. Мы возражали и против покупки Wind [в 2010 г.], потому что эта сделка тянула компанию вниз из-за огромного долга, висевшего на приобретаемых активах. В Италии у Vimpelcom отличный менеджмент, он прекрасно делает свою работу, наращивает рыночную долю [компании]. Но просто в этой сделке Vimpelcom принял на себя слишком большой долг. Сделка оказалась слишком дорогая, сейчас мы уверены в этом еще больше, чем были уверены тогда.

– Если так, то кажется ли вам правильным недавнее решение Vimpelcom направить все полученные от Altimo $1,4 млрд на выплату спецдивидендов, а не на досрочное погашение долга – например, итальянского?

– Да, мы согласились с этим решением. Структура итальянского долга (а он самый дорогой в обслуживании) такова, что у вас не получится просто взять деньги, отправить их в Италию и благодаря этому существенно сократить расходы на обслуживание. За досрочное погашение там предусмотрен штраф, так что существенного эффекта добиться не удастся. Если бы получалось выиграть значительные суммы благодаря досрочной выплате, можно было бы об этом подумать. Но с учетом реального положения вещей, ситуации в бизнесе и имеющихся планов выплата дивидендов была лучшим решением.

– Если вдруг откроется возможность выхода на некий новый рынок, как вы будете решать, кому делать этот шаг – Telenor или Vimpelcom?

– Тут нет никакого специального механизма. Менеджмент Vimpelcom абсолютно свободен в тех действиях, которые кажутся ему осмысленными. Он вправе вынести на совет любую сделку, и если большинство выскажется «за», то можно будет двигаться дальше. И это хорошо, потому что наконец-то перестает работать этот смешной довод, будто бы нами движет некий конфликт интересов. Потому что сейчас Vimpelcom работает и в Бангладеш, и в Пакистане (в тех же странах, где работает и Telenor. – «Ведомости»); и если Vimpelcom захочет пойти на тот или иной рынок и это будет хорошее бизнес-решение, он сделает это. Это ситуация абсолютно открытая. И она была такой всегда, несмотря на впечатление, которое хотели создать те или иные люди.

– Прежде чем возглавить европейский бизнес Telenor, вы несколько лет руководили ее «дочкой» в Сербии. Какие задачи вы там решали и что удалось сделать?

– Время, которое я провел в Сербии, было очень интересным. Должен сказать, что люди в этой компании преподнесли мне фантастически приятный сюрприз. Стоило нам только определить направления и цели, как открывались невероятные возможности для реализации. И я очень доволен результатами, которых мы добились в Сербии. Когда я приехал туда, мы занимали 39% рынка и двигались в сторону дальнейшего снижения. В нижней точке, в 2010 г., у нас было, кажется, 37,5%, а когда я уходил, наша доля составляла уже 43%.

Когда я возглавил Telenor Serbia, у нас было 39% рынка, а у государственного оператора – 53%. И я поставил перед собой и менеджерами задачу: к концу 2012 г. мы должны приблизиться к госоператору «на расстояние выстрела». Но в действительности мы перешли эту черту, преодолели этот разрыв в 14–15%, и, когда я уходил, Telenor Serbia была уже лидером рынка. Я очень этим горжусь. И по всем остальным индикаторам мы выросли. К примеру, показатель EBITDA вырос процентов на 70. Еще мы измеряли такой показатель, как уровень доверия сотрудников к менеджменту. Опрос проводился абсолютно анонимно, никто и никак не мог узнать, кто что ответил. В опросе участвовали сотрудники Telenor по всему миру, но в Сербии этот индекс доверия радикально повысился. Когда я уходил, Telenor Serbia была в самом верху списка, вместе с нашими коллегами из [индийской] Uninor, но они-то находились почти что в военных условиях и были очень вдохновлены Сигве [Брекке], который тогда возглавлял эту компанию (улыбается). Если же брать только состоявшиеся бизнесы, то мы были №1 во всей группе. То есть люди на самом деле поверили в эту историю, были вовлечены в работу, хотели вносить свою лепту. Это невероятно важно.

– Сербия оказалась вверху списка. А кто был внизу?

– Честно говоря, не помню, кто оказался худшим. Кажется, Бангладеш. Там была сложная ситуация, и это повлияло на результаты.

– Говорят, Сербия в очередной раз задумалась о приватизации госоператора Telekom Srbija...

– Я думаю, они могут приватизировать его. Проблема только в том, что его стоимость, видимо, снижается, поскольку и мы, и Telekom Austria укрепляем позиции на мобильном рынке. И на рынке фиксированной связи, где у Telekom Srbija большой DSL-бизнес, стоимость тоже ведет себя вот так (показывает рукой движение вниз). Выручка в лучшем случае потихоньку сокращается.

– То есть нет большого смысла продавать эту компанию сейчас?

– Может быть, и есть, потому что через пару лет они могут получить за нее еще меньше. Когда я был в Сербии последний раз, я даже неформально сказал чиновникам правительства, что, возможно, стоило бы ее продать. Вообще-то, конечно, не мне советовать правительству Сербии или других стран, что им делать со своими активами. Но с чиновниками в Сербии у меня сложились очень хорошие отношения, и когда мы говорили об этом активе, то сошлись на том, что, может быть, приватизация и неплохая идея.

– Большая разница между взаимодействием с правительством в Сербии и в России?

– Конечно, есть разница. Это всегда разные истории, когда сравниваешь такую большую страну, как Россия, с ее геополитическими амбициями и стремлением быть глобальным игроком, с такой сравнительно маленькой страной, как Сербия. Особенно с учетом того, что наш статус здесь и там различен. Там мы, безусловно, крупнейший иностранный инвестор, у нашего бренда очень высокая узнаваемость на рынке. В течение нескольких лет мы были [в Сербии] одним из трех крупнейших работодателей, в такой ситуации у тебя совсем другое позиционирование. Здесь мы тоже крупный инвестор, а в телекоммуникациях, наверное, сейчас мы единственный иностранный стратег, но в целом в экономике есть и много других. Поэтому наша позиция не та же самая. Совсем другой уровень внимания.

– Внимания со стороны государства?

– Да, конечно, внимания руководства высшего уровня. Если бы мы создавали бизнес в США или Китае, это была бы та же самая история: так запросто в офис к человеку не забежишь (смеется).

– Каков сегодня вклад Европы в общий бизнес Telenor? И устраивает ли вас эта цифра? Может, вы бы предпочли, чтобы азиатские активы приносили больше выручки?

– Это простая математика, ведь рынок Азии все еще растет. Азия приносит около 44% всей выручки Telenor, а Европа – если считать все страны, включая Норвегию, – около 50%. Но мы рассматриваем Норвегию как отдельный рынок, а остальная Европа, к которой также относится наша инвестиция в Vimpelcom, является самостоятельной бизнес-единицей, которую я как раз возглавляю. И эта бизнес-единица приносит около 23% общей выручки.

Естественная тенденция в том, что Азия продолжает расти. А в Европейском регионе ситуация разная. В Швеции в прошлом году бизнес подрос и точно вырастет в этом. В Дании в этом году у нас серьезное падение, связанное прежде всего с пересмотром тарифов на «приземление» трафика. Тариф снизился с 23 до 8 эре, это громадное падение. Но можно утешаться тем, что больше такого уже не повторится, тарифы на «приземление» звонков не могут превратиться в отрицательную величину. В Венгрии несколько лет тоже происходило небольшое снижение; сейчас мы очень близки к нулевой динамике. Сербия по-прежнему растет, и очень неплохо. В Черногории некоторое падение доходов. Во всех этих случаях, повторюсь, очень большую роль играют тарифы на «приземление» вызовов. Но в целом Европа – это регион, где еще есть потенциал, даже с точки зрения операторов, работающих в Западной Европе. Сравните Telenor и France Telecom: два с половиной года назад они стоили вдвое дороже, чем мы, а сейчас мы на 25% дороже. Радикальные перемены. Вот вам доказательство преимуществ работы на растущих рынках.

– Как так получилось, что France Telecom и Telenor поменялись «весовыми категориями»?

– Прежде всего, их норма прибыли находится под давлением из-за жесткой конкуренции на домашнем рынке. Им не удалось достаточно быстро трансформировать бизнес. Плюс, конечно, нам помогает наша азиатская история. В результате мы сохраняем высокие дивидендные выплаты, тогда как у многих европейских операторов после кризиса выросли долги – и они не смогли поддержать высокий дивидендный уровень. Нидерландская KPN отправилась искать средства, Telekom Austria совершенно поменяла дивидендную политику... Так что важно поддерживать устойчивое развитие, тогда инвесторы вам доверяют.

- Наверное, на бизнес европейских операторов повлияли еще и регуляторные нововведения – регулирование роуминговых тарифов и т. д.?

- Да, верно, это тоже нужно принять во внимание. То же самое мы видим в Дании – регулятор поставил операторов в очень сложное положение.

– Потом Евросоюз взялся еще и за тарификацию sms...

– Потребность в sms как услуге в некотором смысле отпадает. На многих рынках Западной Европы в ближайшие 12 месяцев вы увидите движение в направлении data-центричного ценообразования: абоненты смогут без ограничений говорить по телефону и отправлять sms, а платить будут за мобильную передачу данных. Мы идем в эту сторону, и операторы уже вводят такие системы тарификации – например, в США.

– Раньше мобильные операторы сильно опасались, что их абоненты станут пользоваться IP-телефонией вместо того, чтобы совершать традиционные голосовые вызовы, и компании недосчитаются денег за разговоры. Но, получается, все движется как раз в обратную сторону – бесплатный голос и платный интернет-доступ?

– Да, причин пользоваться VoIP-сервисами у абонентов будет все меньше и меньше. Звонки за границу становятся более дешевыми. Индустрия в целом снижает роуминговые тарифы и применяет дружественный подход к абоненту. Мы не должны приучать абонентов искать каких-то альтернативных провайдеров, будь то покупка местной sim-карты или поиск бесплатной сети WiFi в местном отеле или баре. Нужно, чтобы пользователь доверял нашему мобильному устройству и пользовался им. Может быть, платил небольшую премию за это удобство, поскольку нам нужно строить эти сети, но не на тех уровнях, которые операторы устанавливали раньше, – это неприемлемо.

Мы тоже двигаемся в этом направлении. Одна из первых вещей, которые были сделаны после того, как я занял нынешнюю позицию (эту инициативу приписывают мне, но на самом деле ее придумали другие люди еще до моего прихода), – это новый принцип тарификации в роуминге для стран Северной Европы. Сейчас мы хотим распространить его на более широкую территорию. Смысл в том, чтобы сбалансировать тарифы, ориентируясь на стоимость «приземления» трафика в каждой конкретной стране. Например, для операторов Черногории или Сербии недоступен уровень тарифа на «приземление» звонка, установленный в ЕС, и если ввести у них ту же самую систему тарификации роуминга, то они потеряют много денег. У них сравнительно ограниченная маржа на национальный роуминг, поскольку стоимость терминации трафика очень высокая.

– Telenor долгое время не совершала приобретений, но недавно купила болгарского оператора Globul у греческой OTE. Это как-то связано с финансовыми проблемами греческого бизнеса? Могут ли быть новые сделки в Европе?

– Обычно мы не комментируем подробности приобретений, и я не смогу сказать вам что-то сверх того, что OTE уже сообщила в пресс-релизе. Что касается дальнейшей стратегии Telenor, то я также не смогу прокомментировать наши планы в отношении слияний и поглощений в Европе.

– В России сейчас много говорят о необходимости 100%-ного покрытия всех домохозяйств фиксированным широкополосным интернет-доступом (ШПД). А в Норвегии такая задача стоит? Или это уже сделано?

– Мы сделали это в несколько этапов, причем пару раз нам пришлось задуматься об изменении подхода, потому что у нас немного другая структура. Конечно, у нас повсеместно присутствует ADSL, но мы также строим и оптоволоконные каналы. На начальном этапе мы делали это слишком медленно, а сейчас ускорились, в этом году, например, инвестируем огромные средства в прокладку оптоволокна.

В Норвегии есть одна особенность: у нас много энергосбытовых компаний, которые часто принадлежат муниципалитетам – и из-за этого, к сожалению, просто забывают, что есть на свете такая вещь, как баланс. Они совершенно не руководствуются рациональными, экономическими соображениями, а просто тратят деньги, заработанные на продаже электричества, на строительство оптоволоконных сетей у себя в районах. Мы не можем за ними угнаться, иначе потеряем деньги. Они тоже их теряют, хотя могли бы потратить, например, на строительство школ. Получается такая трата ресурсов. Но сейчас рынок [фиксированного интернет-доступа] стабилизируется и становится более консолидированным. Мы этим занимаемся, будучи лидером этого рынка, и продолжаем строиться сами. Но все-таки мы отстаем от Швеции. Швеция ушла далеко вперед по уровню развития оптоволоконных сетей. И уровень потребления интернет-трафика там, наверное, самый высокий в Европе. И в фиксированных, и в мобильных сетях.

– Государство как-то участвует в финансировании строительства сетей ШПД?

– Нет, разве что муниципалитеты – они направляют часть средств из своих бюджетов на строительство линий доступа. Часто это скорее идеализм, чем что-либо другое: люди говорят, что эти каналы нужны им, чтобы развивался бизнес. Но если это город на окраине страны, где ничего не производится, то какой смысл тянуть туда кабель, затем тратиться на его обслуживание?..

– Telenor – государственная компания. Этот факт как-то влияет на ее стратегию?

– Не особенно. Компания управляется как обычная публичная корпорация. Правительство в это не вмешивается. В прошлом году был публичный спор по поводу продажи одного актива, от которого мы хотели избавиться, и, хотя правительство было против, сделка состоялась. Так что мы можем принимать те решения, которые считаем правильными. Для нас [статус госкомпании] никогда не был проблемой. Сравнивать это с Россией трудно. В Норвегии более зрелая демократия, институты власти. В России эти институты пока молодые – это было видно, например, по судебным делам в Сибири (где в 2010 г. рассматривались претензии офшора Farimex, называвшего себя миноритарием «Вымпелкома» и требовавшего от Telenor $2,8 млрд за задержку с выходом оператора на Украину. – «Ведомости»). Мы как компания не смогли бы развиваться нормально, если бы правительство постоянно диктовало нам свои условия и мы вынуждены были бы решать все вопросы через парламент. Так это не работает. И норвежское правительство заняло по отношению к нам очень прозрачную позицию, что помогает нам.

– Российские операторы, выигравшие лицензии на работу в стандарте LTE, не спешат строить сети, предпочитая дождаться, пока освободится больше частот. А у Telenor большой опыт оказания услуг LTE?

– Смотря о какой стране мы говорим. В Швеции мы построили полностью действующую сеть LTE, которая покрывает всю страну. Это очень надежная и мощная сеть. Также мы запустили сеть LTE в Дании, новую и мощную, совместно с TeliaSonera. Эти сети уже работают. Также мы строим сеть в Венгрии, там проект пока на ранней стадии. В Сербии строительство пока не начали: там вопрос сводится к тому, какой спектр сделает доступным регулятор. В Норвегии мы тоже строим сеть LTE в разных полосах частот, она как раз в процессе создания. Какова ситуация в России, я в деталях не знаю. Но думаю, что операторы пока ожидают ясности с полосами частот, которые можно оптимизировать для строительства LTE-сетей. Потому что речь идет об огромных инвестициях: страна очень большая.