«Подход, когда кварталы похожи друг на друга, должен уйти», - Сергей Чобан, партнер архитектурного бюро «Speech Чобан & Кузнецов»

В Москве меняются подходы к градостроительству – со стороны как властей, так и девелоперов. С мая 2013 г. Москомархитектура по инициативе главного архитектора столицы Сергея Кузнецова ввела обязательное проведение архитектурных конкурсов – чтобы в городе строились не отдельные здания, но создавалась среда обитания. Чобан, его бывший партнер, глава бюро «Speech Чобан & Кузнецов», по отзывам девелоперов, – один из немногих российских архитекторов, кто умеет это делать. У его бюро число заказов на проектирование растет.

– В «Сколково» тем же занимаетесь?

– Как должна выглядеть правильная городская среда?

– Я могу говорить о той уютной среде, в которой жил сам. Основной мотив – уход от разрозненных пространств. Вряд ли россияне будут спорить, что прекрасным городом с точки зрения среды является Париж, Венеция или Рим. Это города, в которых можно пройтись по набережной, остановиться перед домом. В Москве остановиться, например, перед сталинским домом на Фрунзенской набережной невозможно. Чтобы его разглядеть, можно остановиться в 300 м или перейти на другую сторону реки. Потеря масштаба – это первый шаг [к разрушению среды]. Если ты стоишь перед домом в Париже, Брюгге, историческом Петербурге, этого ощущения [потери] нет.

Модернистский подход, когда здания и кварталы похожи друг на друга, этот эффект «Иронии судьбы», должен уйти навсегда. Каждому дому нужно свое лицо. Второй важный аспект для создания среды – расстояния. Ширина улицы, двора, бульвара. Не может быть пространств, которые ничем не заканчиваются и никуда не ведут.

Современное открытое градостроительство меняет мозги людей, у них нет чувства своего и общего, нет своего двора, нет своей улицы. Есть единое сосискообразное пространство, которое тянется, переходя с улицы во двор, оттуда – к остановке, до метро, в следующий двор и т. д. И по этой скользкой, мокрой, продуваемой сосиске люди идут на работу. С этим надо бороться. Нужно создавать дворы и улицы приятных человеку пропорций. Важно не загонять людей в подземные переходы. Первые этажи желательно делать нежилыми, отдавать под общественные нужды. Единое темное пространство вдоль темных первых этажей, которое неизвестно где начинается и заканчивается только твоей квартирой, – это неприятный и опасный для горожанина путь.

– В «Микрогороде «В лесу» вы применили эти принципы?

– Да. Есть уличные пространства, которые имеют соразмерные высоте домов пропорции, зеленые дворы, будет парк, центральный бульвар. Мы пригласили других архитекторов, которые работают над разными зданиями в проекте.

– «Сколково» проповедует те же принципы, там очень гуманная застройка. И конкретно в районе D1 продолжается этот же принцип. Но наша часть пока на бумаге.

– Сергей Кузнецов в должности главного архитектора Москвы с вами продолжает общаться? Может быть, советуется по каким-то вопросам?

– Что ему советоваться. Он самостоятельно мыслящий человек и передовой архитектор. Конечно, поскольку мы долгое время работали вместе – с 2006 по 2012 г., мы продолжаем дружить.

– На проектах ваша дружба как-то сказывается?

– Нет. Я очень самостоятельный человек и всегда им был. Как один из представителей московского сообщества, могу сказать, что иметь такого главного архитектора – большая удача. Для молодых архитекторов, да и для всех представителей нашей профессии, он выстраивает профессиональный лифт. Вводит обязательное проведение конкурсов, требует качества проработки зданий до детали, интересных общественных пространств. Раньше такого не было. Те плюсы, которые появились у меня, появились у всех архитекторов.

– Где у вас больше проектов: в России или в Германии?

– В Германии довольно большое число проектов, в основном в Берлине. У российского офиса есть проекты в Москве, Петербурге, Воронеже, Ростове-на-Дону, Сочи, Казани. По количеству затрачиваемого времени на проекты примерно 55% приходится на российские и 45% – на немецкие.

Реализованных проектов однозначно больше в Германии. В России за все время работы с 2003 г. реализовано около 10 проектов, в Германии за тот же период – минимум в 1,5–2 раза больше. В России, чтобы построить здание, нужно около семи лет от начала проектирования до сдачи. Например, дом в Гранатном мы начали проектировать в 2004 г., а построили его в 2011 г. В Германии на это требуется около трех лет.

– Почему такая разница?

– Это вопрос организованности подрядчиков, заказчиков, скорость принятия решений, проблема качества строительства, материалы в Германии используются местные, их цена прогнозируема. Развитие проектов не связано с таким числом непредсказуемых обстоятельств, как в России.

– Например, каких?

– Кризис 2008 г. в России был заметнее. В области девелопмента деятельность прекратилась на 1,5 года. Строят здесь с худшим качеством и потому дольше. Например, есть проект (уже в бетоне), где на фасаде отклонение от проектных отметок более 10 см. Представляете, что такое 10 см? Это значит, что бетон гуляет по всей стене волной. И придется это исправлять. В Германии подобное невозможно, в России – почти на каждом объекте.

Единственный выход из ситуации – обучение персонала, уменьшение текучести, выращивание хороших прорабов. В Германии это люди, на которых можно положиться. Их можно выбирать. Здесь выбирать не из кого. И самая серьезная проблема – отсутствие индустрии российских строительных материалов. Керамика, кирпич, камень, металл – все либо лицензировано, либо адаптировано, либо ввозится. А ведь в начале XX в. вся эта продукция производилась на территории России. Например, в Симбирске работал архитектор Федор Ливчак. Сейчас его практически не знают, хотя это был выдающийся архитектор уровня [Федора] Шехтеля. Он под свои потребности выстраивал строительное производство. Оно было настолько развито, что требуемые архитектором изменения возможно было ввести в течение нескольких месяцев. Высокий уровень приспособляемости был к задачам. Сейчас у нас он почти нулевой.

– Бюрократические проволочки удлиняют сроки проектов?

– Это удобная отговорка. Абсолютно не так, время рассмотрения проектов и здесь, и в Германии примерно одинаковое. У меня есть проект в Берлине, который рассматривается второй год. В обеих странах есть очень серьезное противостояние со стороны общественности. Люди хотят видеть пустую территорию, чтобы разбить там парк, девелоперы хотят ее застроить.

– На вашей работе общественные протесты сказываются?

– Разумеется. Мы исполнители девелопера, который продвигает застройку. И мы всегда должны оценивать, насколько далеко мы можем зайти.

– Как отразился скандал со стадионом «Динамо» (девелопер «ВТБ арены», несмотря на охранный статус объекта как памятника архитектуры, снес три четверти стадиона. – «Ведомости») на вашей части проекта?

– Архбюро проектирует многофункциональную застройку. Я не почувствовал скандала. Считаю, что проект в целом будет сделан на высочайшем уровне. Когда он будет готов, все станет выглядеть очень убедительно. И в первую очередь стадион. Полдела всегда хуже смотрится, чем дело.

– Вы всегда говорите, что здание надо вписать в историческую ткань города. Но в петербургском проекте «Невская ратуша» было превышение допустимой высоты на несколько метров.

– Знаковые проекты, такие как «Невская ратуша», всегда решаются на основе конкурса – спроектированное нами здание его выиграло. Его параметры были со всеми согласованы. Когда делаешь что-то новое, оно должно выглядеть как новое. Сделать здание так, как 100 лет назад, не получится.

Я часто бываю на стройке. «Невская ратуша» будет запоминающимся зданием: лифт, который идет сквозь капсулу зала для пресс-конференций и поднимается в купол, уникальная конструкция самого купола, фасады с орнаментом, собранные из нескольких сортов мрамора. Куполу ратуши позволили быть чуть выше, это проверялось много раз. Сделать так, чтобы тебя не было видно и чтобы ты был незаметным, наверное, тоже задача. Но, например, предшественники [современных архитекторов это] решали по-другому.

– Как развивается проект комплексной застройки в районе Сухаревской?

– С ним ничего не происходит. Это был очень хороший проект, я бы сказал, модельный. Он учитывает и существующую застройку, и новую, основываясь на принципах сочетания и контраста. Кстати, принцип контраста создал многие города и районы. Например, в районе Челси в Нью-Йорке он активно используется, можно часами переходить от здания к зданию. Если нет среды, трудно говорить о контрасте – но на Сухаревке эта среда была.

– Что происходит с проектом «Красного Октября»?

– Актуальной информации, что он будет развиваться, нет. Но есть надежда в отношении этого проекта. У архитекторов есть нюх, как у животных перед грозой: будет что-то или нет. Проект сделан по тому же принципу, что и на Сухаревке, – вкрапления в существующую застройку. Нам посчастливилось попасть в число участников, которые будут его реализовывать.

– Предыдущий проект «Гута девелопмента» предполагал в этом месте строительство 100 000 кв. м, общественность возмущалась.

– То, что общественность реагирует, – это правильно. Мы, архитекторы, долгое время проектировали для себя. Тоталитарное устройство страны этому способствовало. Что хотелось людям, никто не знал и не интересовался. Интернациональный модернистский минимализм российские города не украсил.

Когда мы смотрим на дома [архитектора] Миса ван дер Роэ в Нью-Йорке, мы поражаемся точности каждой детали и их минимальности. Когда видим почти такие же дома в Москве или Питере, мы перестаем радоваться: и качество деталей не то, и проработка не та. После перестройки прошла мощная волна девелопмента. И когда люди увидели, что получилось, они задались вопросом: а та ли это архитектура, которую мы любим? Но мы продолжаем упорно следовать тенденциям западной архитектуры, которые для российской часто не годятся.