Блоха запела высоко

После «Очарованного странника», поставленного на сцене Мариинского-3, после нашумевшей постановки «Мертвых душ» на исторической сцене появление третьей оперы Щедрина в Мариинском-2 сделалось неизбежным как смена времен года. Всем было ясно, что для Новой сцены Гергиев инициирует создание нового оперного опуса.

Гергиев сделал исключительно много для продвижения и популяризации музыки Щедрина. Для композитора же Мариинский театр стал главной сценой жизни. А Лесков вслед за Гоголем – неиссякаемым источником тем и сюжетов. И то сказать: Лесков сегодня актуален как никогда. Самодурство начальства, произвол властей, бездушие бюрократической машины, унижение человеческого достоинства, презрение к своим и заискивание перед чужими, отсутствие обратной связи между низами и верхами российского общества – все это было описано Лесковым точным и лаконическим языком сто лет назад.

Щедрин использует приемы и средства, ставшие для него архетипическими. Великолепно вылепленные, смачные характеры Левши, принцессы Шарлотты, русских царей, атамана Платова отсылают к галерее персонажей «Мертвых душ». Как и в «Мертвых душах», разведены, расставлены по полюсам два мира – Лондона и Петербурга. Как в «Очарованном страннике», Щедрин избирает интонацию притчи, сказа, оттеняя ее хлесткой, ударной музыкой оркестровых интерлюдий, отнюдь не чураясь броских, даже грубых эффектов. Звонность и отрешенная интонация хора тоже явно выросли из «Странника». Таким образом в репертуаре Мариинского театра образовалась оперная трилогия. Все три оперы Щедрина в ретроспективе воспринимаются целостно, как некая парадигма русской жизни, явленная нам в оперных образцах.

В «Левше» потрясает размахом оркестрового письма апокалиптическая марина – сцена жестокого шторма на море. Разудалость, отчаянные гармошечные переборы, расхристанные вокализы чуть не срываются в цыганщину. И рядом – парящие звучности, тихие звоны, светлая элегичность, звукоподражательность – так, лейттембром ковки, пронизывающим оперу, становится хрустальный, ритмичный звон треугольника.

Экстремальный, на грани возможного, вокал Блохи в запредельно высокой тесситуре забавен (с трудностями вокализов отлично справилась Кристина Алиева). Хороши и сольные номера Левши: его первый выход, с лирической песней про Аленький цветочек, и лихая заводная песня про «балалаечку» (характерный тенор Андрея Попова оказался здесь как нельзя более к месту). Однако вокализы Шарлотты (Мария Максакова) с размашистыми, но не всегда оправданными скачками, да и партии второстепенных персонажей явно уступают по художественной и мелодической ценности оркестровым интерлюдиям.

Интонация «Левши» – саркастическая, ироничная, обличительная – порой возвышается до пронзительного лиризма. За «зов Родины» отвечают два женских голоса, тоскливо затягивающие русскую протяжную «Реченька Тулица, ты чего хмуришься» – то вместе, то поврозь (тот же прием был и в «Мертвых душах» – песня «Не белы снеги» репрезентировала русскую ментальность). Историческими и стилистическими аллюзиями музыка оперы просто кишит. В «аглицком» мире то и дело проскальзывают неявные цитаты и намеки на оперы-seria Генделя, на музыку английских вёрджиналистов. Три «англичанца» – лорды Казначейства – поют в льстиво-сладкой, совершенно маниловской манере.

«Левша» – возгонка и дистилляция щедринского авторского стиля, узнаваемого с первого такта: в смысле языка опера неоригинальна. Но это обстоятельство отнюдь не умаляет ее несомненных художественных достоинств. Это большая, серьезная работа; «верняк», довольно предсказуемый по приемам, но зато очень плотный и насыщенный по культурному контексту, интенсивности смыслов и метафор.

Пока Гергиев и его артисты дали оперу в концертном исполнении; ее театральная премьера завершит 27 и 28 июля фестиваль «Звезды белых ночей».