На дыбе

Эта женщина не похожа ни на кого. Она не вписывается ни в какой – литературный, культурный, мировоззренческий – ряд. Экзотическое растение, у которого, в сущности, нет почвы, потому что книги, само- и просто образование – не почва, но лишь климат, атмосфера, тоже влияющая на формирование человека, конечно. Но почва – это другое. Семья, традиции, корни, гены. Да какие уж там традиции – мать Сьюзен держалась с дочерьми отчужденно, отец умер рано, отчим, в прошлом военный, молил падчерицу поменьше читать, иначе она никогда не выйдет замуж. Романист, эссеист, еврейка, лесбиянка, интеллектуал – ни одно из определений не исчерпывает ее и не дает ключ к ее тайне. Все это вместе и одновременно никакое из них. Кажется, ее призвание состояло в том, чтобы жить, читать и мыслить. То, что попутно ее мысли воплотились в романы, рассказы, знаменитые эссе о фотографии, о боли и механизмах самозащиты в культуре, – почти случайность, хотя и приятная. Сьюзен Сонтаг, безусловно, из тех, кто изменил мир, и все же не словами, не текстами, а просто способом жить.

Ее сын от раннего и не слишком продолжительного брака, Дэвид Рифф, решился опубликовать дневники матери несколько лет назад – на свой страх и риск: Сонтаг публикацию не запретила, но и не благословила, бумаги же завещала Калифорнийскому университету в Лос-Анджелесе, так что официально принадлежат они не Дэвиду. В дневниках, кстати, регулярно всплывает мысль, не отказаться ли ради творчества от сына.

«Заново рожденная» – первая часть этого поразительного автоописания, охватывающего 1947–1963 годы (впереди еще две части).

Чтобы получить даже самое беглое представление о них, рекомендуем вам пройти небольшой тест. Попробуйте угадать, сколько лет было Сонтаг в тот момент, когда она написала, например, это: «Мне не стоит глядеть на небо дольше минуты, думать о смерти, о вечности – мне не стоит всего этого делать, чтобы не оказываться наедине с ужасными мгновениями, когда мой разум представляется мне осязаемой вещью, и не только разум, а весь мой дух, все, что одушевляет меня, оригинальные, отзывчивые желания, составляющие мою личность, все это принимает некую форму и размер, существенно большие, чем способно вместить мое тело. Тяни-толкай, годы и потуги... каждая мышца на дыбе, силясь вытянуться в бесконечность». Сдаетесь? 1948 год. Ей было 15 лет.

В процитированном фрагменте ощущается и прочитанный Томас Манн, к которому юная Сонтаг даже напросилась в гости, и Джойс, и Толстой, и Фолкнер, и Достоевский. Ее списки книг, обязательных к прочтению, – одна из важных особенностей дневника; многие из списков публикатор сократил втрое, впятеро, так как они занимают слишком много страниц.

Но, существуя в насыщенном растворе чужих идей, текстов, наблюдений, фонтанируя собственными, Сонтаг жила не только в мире духа. Ее отношения со своим телом, романы с женщинами, которые лишь ненадолго прервал брак с мужчиной, описываются с методичностью и страстью не меньшей, чем впечатления от прозы Кафки и Хаксли. Особая обнаженность ума уравновешена обнаженностью сердца. Их сочетание порождает особое «откровенное» письмо, которому под силу описать и аборт, и ингредиенты писательской личности («псих, идиот, стилист, критик»).

...И, пожалуй, русскому интеллектуальному сознанию, заключенному в цепи табу, подобная прививка интеллектуального бешенства только на пользу.