Реформа науки: От академии к большой науке

В конфликте Министерства образования и Российской академии наук стороны разошлись с примерно симметричными приобретениями и потерями. Министерство сдало почти символические, хотя и важные позиции («ликвидация» и проч.), а в остальном продавило свой план. Но РАН выиграла главное – время. Если бы закон был сейчас уже подписан, пусть даже в более щадящей редакции, было бы много хуже. Сейчас есть все основания вернуть его во второе, а то и в первое чтение без Конституционного суда и нового взрыва возмущения с перерастанием торфяного пожара в лесной. К осени общественность отойдет от шока, недостатки закона вылезут с новой силой, люди поймут, что дело не в академиках, а в сотнях тысяч сотрудников институтов, их близких и сочувствующих, сорганизуются... Сентябрь может выдаться куда более жарким, чем это скандальное лето.

Текст требует доработки – таких законов просто не бывает. Гигантское поле неопределенности, например, в том, что касается собственно институтов. Научные организации передаются в ведение таинственного органа, который непонятно как формируется и оказывается в совершенно неясных отношениях с исследовательским процессом. К тому же вовсе без прав на имущество никакой автономии не бывает в принципе. Если же создается система, в которой чиновники средней руки смогут учить ученых, как им делать науку, это будет всемирно-историческое позорище, темнейшее пятно на истории правления и идеальная среда для хронического конфликта и массовых форм протеста. Путину это не нужно ни при каких вводных субъективного характера.

Ранжир

Все начнется с ранжирования институтов по степени эффективности с оргвыводами вплоть до слияния и слива. Как это может быть – см. историю с «неэффективными» вузами.

Один только момент – опора на библиометрию (импакт-факторы, индексы цитирования и проч.). Чиновник хочет «объективного», исчисляемого, автоматического критерия оценки. Грубейшая ошибка. В Австралии пошли по этому пути – и за шесть лет угробили собственную науку. Статистика – повод для размышлений, а не приговор. Иначе можно загубить самое ценное, слив его мировым конкурентам. История полна примеров величайших открытий, которые это сито не прошли бы даже близко. Как, впрочем, и лидеров по ссылкам, канувших в небытие. Один мой знакомый – титан по индексам просто потому, что пишет статьи в словарях и энциклопедиях, которые в промышленных масштабах цитируются неофитами. В мировой науке давно зафиксирован «сдвиг мотива на цель», когда библиометрические эффекты создаются искусственно и технично, например «салями-слайсингом» (один результат нарезается на две-три-четыре публикации).

Беда уже с репрезентативностью баз данных (Web of Science, Scopus и проч.). Там огромный крен в сторону Штатов, что создает серьезнейшие проблемы даже для немцев, не говоря о...

С социогуманитарным знанием еще хуже. Методики ориентированы на журнальные статьи в естественных и точных науках, но игнорируют книги – основной формат гуманитарного знания. И если какая-нибудь высшая арифметика или молекулярная ботаника одинаково интересны всем, то многие хиты в социогуманитарном знании имеют ценность локальную и в мировые издания не проходят по определению. Постсовременная философия и гуманитаристика часто и вовсе избегают академических форматов: здесь обычной библиометрией не ловится как раз самое «внедряемое», публикуемое и читаемое, влиятельное и востребованное. Если с этим не разобраться, выводы будут делаться на ненаучных методиках и по заведомо ложной информации. В науке это ошибка, в управлении – прокол, в политике – преступление.

Диагноз

Главный провал – выхватывание академии из науки, а науки – из общего контекста. Здесь совершенно недостаточно куцей записки и якобы экономического обоснования с ошибками в арифметике и грамматике, с учетом академических стипендий, но не расходов на «орган» и подразделения, которые будут руководить отраслевыми академиями. Важно связать проблемы академии и науки в целом с проблемами политэкономики. Если, как говорит вице-премьер Ольга Голодец, индекс цитируемости российской науки с 2005 г. упал на 17%, важно понять вклад в эту беду перекосов в РАН (которые есть) и, например, бегства лучших мозгов, причем по мотивам отнюдь не только меркантильным, карьерным или собственно научным. Если Следственный комитет возьмет на вооружение передовой опыт общения с Сергеем Гуриевым, наши индексы цитирования поднимутся до нуля за считанные годы.

Проблема заинтересованных спонсоров от бизнеса также не столько в академии. Лично знаю выдающийся пример финансирования исследований и прикладных разработок бизнесом, который в итоге пролетал на архаичной системе технического регулирования и на том, что заинтересованные лица из МЧС вписывали в тендерные условия параметры... противогазов времен Зелинского и покоренья Крыма.

Бессмысленно и просто опасно лечить академию, не трогая ту часть социального организма, в котором она существует. Вы вскроете нарыв – и впустите туда еще большую заразу. Нельзя делать такие операции инструментом, мягко говоря, нестерильным. Тем более нельзя создавать впечатление личностных мотивов и избирательного правоприменения, когда РАН гнобят за нарушения, смешные на фоне чудес самой «вертикали». Когда в ряд с Ходорковским и Магнитским встанут лучшие люди разрушенной РАН, это откроет фронт, который никому не нужен и который так просто не закрыть. Можно делать из Навального Манделу, но, когда в активной оппозиции окажется не один десяток безупречных авторитетов с эпохальными заслугами перед отечеством и миром, когда вновь обозначатся авторитеты в духе Сахарова или Лихачева, эти рейды по тылам академии сама власть будет вспоминать в холодном поту.

А такие люди в РАН есть – и выводить их из молчаливой, пассивной лояльности крайне неосмотрительно. Каждый из них сделал для страны и для людей на порядок больше, чем вся номенклатура, вместе взятая. И когда с десятками тысяч сочувствующих на улицу выйдет оскорбленная научная общественность, эту массу уже не запишешь в хомячки, шакалящие у посольств за печенье с презервативами.

Выход

Постнеклассическая наука открыта для общества, она обсуждает свои смыслы, риски и результаты. Но общество – это не государство, тем более не такое государство, которое всячески избегает ответственности, оценки качества и результативности своей работы. Необходимо встречное движение: наука вылезает из шкуры священной коровы, но и сама власть вводит зеркальные процедуры строгой и регулярной оценки своей работы. Административная реформа провалилась, но, возможно, именно в контексте реформы академии можно попытаться реализовать ее принципы хотя бы в одной отдельно взятой области регулирования.

Но тогда начинать надо с обязательств и с критериев оценки результатов реформы. Правительство должно прилюдно сказать, какие цели будут достигнуты, когда и по каким критериям эти результаты можно будет оценить. Если зампреду правительства так нравится индекс Хирша (хотя он самый спорный из трех), пусть нарисует график повышения этого показателя на ближайшие три-пять лет. И объяснит, за счет чего именно это произойдет. Если результат будет таким же, как во всех правительственных проектах, включая, например, ГНЦ (государственные научные центры), лучше не начинать.

Главное же понять, какие именно задачи стоят сейчас перед государственной политикой в сфере науки. Причем исходя из самого широкого контекста. Когда весь обоз увяз по оси в грязи, глупо охаживать кнутом только одну из лошадей, к тому же самую недокормленную. Возможно, сейчас важнее сохранить на будущее базовые ценности и институции, человеческий материал и культуру. Тем более что сито «результативности» наверняка отсеет и множество ценнейших проектов и кадров, как с аттестацией в МВД. Не говоря уже о том, что в миссии познания есть и своя самоценность, административно вообще никак не улавливаемая.

Реформа перезрела, но этой затее уже более десяти лет, и попытка блицкрига говорит скорее о том, что там сами понимают: проект сырой и серьезной, открытой критики не выдерживает.

Сейчас даже важнее не то, что есть в законе, а то, чего в нем нет, но без чего он либо не имеет смысла, либо опасен. Но это уже тема отдельного разговора.