Безличное дело

Forreign Affairs относится к экспериментальным фестивалям – то есть, условно говоря, вряд ли здесь можно увидеть сто двадцать пятую версию «Вишневого сада», но всегда можно рассчитывать на перформансы, созданные на основе документальных событий и интервью с реальными людьми, – с одной стороны, и визионерские проекты, в которых манипулируют воображаемыми объектами, – с другой. Так современный театр разбирается с тем, что мы называем внутренним миром или личным опытом.

В случае с американским Nature Theater of Oklahoma, которому театр Hebbel am Ufer на радость берлинским экспатам выделил добрые две гастрольные недели, речь идет о «коллективном опыте» переживания повседневных событий, которым никто обычно не делится, потому что никто про это не спрашивает. Но слушатели нашлись: авторы концепции Life and Times режиссеры Павол Лиска и Келли Купер. Их из шести эпизодов состоящий проект (всего запланировано 10) базируется на многочасовых телефонных интервью с реальными людьми, спетыми, например, как мюзикл в первом эпизоде, или как шлягеры диско во втором. О первой Барби, первом поцелуе, первом косяке, первой тачке и прочих ценностях обыденной американской жизни одетые в униформу работников супермаркета и спортивную форму Adidas актеры поют со всеми разговорными заиканиями и запинаниями, аккомпанируя себе немудрящей аэробикой. Прием понятен, но сами истории так тривиальны и скучны, что до третьего-четвертого эпизодов доживают только самые стойкие фанаты «Оклахомы»: для них в один из дней проект играют 13 часов, с перерывами на барбекю.

Пока американцы формируют из стандартного набора слов и телодвижений некое целлулоидное тело универсального обывателя, испанка Анжелика Лиделл в перформансе «Я не такая прекрасная» (Yo no soy bonita) травмирует собственное – единственное, неповторимое и живое. Режет бритвой коленки и поедает хлебный мякиш, которым собирает текущую по ногам кровь. Стянув трусы и засунув между ног букет цветов, показывает публике задницу. Полуголая болтается перед настоящей белой лошадью, единственной партнершей Лиделл по сцене. Есть еще тушка мертвого зайца – но он не в счет, поскольку отсылает скорее к другому перформеру-экстремалу, Йозефу Бойсу, как и сцена, в которой Лиделл окунает пальцы в кипящее молоко, – к акциям Марины Абрамович, «легкой версией» которой Лиделл уже окрестили. Грязно ругая мужиков, поливая папу с мамой, выпив на сцене честные четыре бутылки пива из шести, делится вдруг страшной историей надругательства в солдатской казарме над 9-летней девочкой. Так по-своему Лиделл выходит на общечеловеческий «личный» опыт. Такая шокирующая история есть не у каждого. Но у каждого есть что-то, о чем рассказывать стыдно. Что-то, чем он никогда, ни с кем и ни за что не поделится. К этому универсальному и индивидуальному опыту потери невинности и апеллирует экстремальный перформанс Лиделл. Не всем эта терапия с кровью и выпивкой по душе. Но зрители если и уходят, то не потому, что им скучно, а потому, что их задели за живое.