Хлопни себя по жиру

Первое слово, которое приходит на ум, - «трепетный». Но трепет у вечно язвительного Зайдля, конечно, специфический. Трепещет не только душа 13-летней героини (Мелани Ленц), которая переживает первую влюбленность. Трепещет, колышется все ее юное тело ростом 160 см и весом 81 кг. Живот, бока, попа. Мелани (у персонажа то же имя, что у актрисы) нелегко во всех смыслах.

Она проводит каникулы в лагере для похудения. В начале фильма ее отвозит туда тетя, героиня предыдущей части трилогии («Рай. Вера»). Когда открываются двери гаража, мы видим знакомый автомобиль с надписью «Радио Мария» на заднем стекле и вспоминаем, куда отправится набожная Анна Мария (грандиозная Мария Хофштеттер) после того, как отвезет племянницу в лагерь. Хорошо известно и то, как проводит время мать Мелани, Тереза (Маргарете Тизель), героиня картины «Рай. Любовь», саркастической зарисовки об австрийских секс-туристках в Кении. Обитателям лагеря дают телефон всего на один час в день, и Мелани за весь фильм так и не удается дозвониться матери. Маленькие детали-напоминания раздвигают замкнутое пространство картины.

Ульрих Зайдль мог бы сплести три истории в один фильм, как сделал в «Собачьей жаре» (2001), но предпочел трилогию. Мог бы поставить в финал самую глубокую и драматическую часть - «Веру», но выбрал самую легкую и прозрачную. И конструкция получилась безупречной.

«Любовь» была марксистским этюдом об эксплуатации и товарно-денежном обмене, в котором одинаково неприглядно выглядели и покупательницы из богатой Австрии, и продавцы из нищей Кении, впаривающие пожилым фрау секс и романтику в обмен на гуманитарную мзду. «Вера», начинаясь как сатира на религиозный фанатизм и ханжество, опровергала в итоге зрительские ожидания и стереотипы, ставила под вопрос возможность однозначного морального суждения даже в самой, казалось бы, очевидной ситуации. «Рай» в обоих случаях был поставлен, разумеется, в иронические кавычки и оборачивался едва ли не противоположностью. Но, обращаясь с героинями безжалостно, Зайдль оставлял и место для сочувствия. В «Надежде» сочувствие стало явным. Нежности в этом фильме не меньше, чем комизма.

Комедия на этот раз не саркастична, а меланхолична. В ней тоска пустых казенных коридоров, украшенных панно в каком-то едва ли не советском стиле. Толстые подростки в шортах с трудом бегают, неуклюже кувыркаются, глупо болтаются на шведской стенке. Их муштрует жлоб-физрук, а поджарая женщина-диетолог заставляет петь гомерически идиотскую песню: «Если ты счастлив и знаешь об этом, хлопни себя по жиру». Но их физическая беспомощность и нелепость не ощущаются внутри ситуации как что-то постыдное (здесь все такие) и делают зрительскую улыбку не ехидной, а сочувственной. Сначала эти мальчики и девочки выглядят смешно и грустно, но очень быстро мы почти забываем про физиологический комизм, он остается легким фоном, как вся специфика диет-лагеря с пародией на физкультуру и ночными вылазками на кухню за запретным шоколадом. Подростки как подростки. Болтают о сексе, о котором знают еще в основном понаслышке, об отношениях с родителями (у всех они в разводе), играют в бутылочку, втихаря пробуют пиво и сигареты, однажды убегают ночью в местный бар.

Мелани влюбляется в доктора (Йозеф Лоренц), худощавого мужчину лет пятидесяти, о котором мы знаем не больше, чем героиня. Она ходит к нему каждый день с выдуманными жалобами. Он провоцирует ее не то из интереса, не то просто от скуки, а потом, уже увлекшись, спохватывается, отталкивает, трусит. Доктор жалок, но его страх понятен: Мелани всего 13 лет. Но она думает (и рассказывает подруге поопытнее), что все дело в ее полноте. А полнота к этому моменту уже не имеет значения: мы, как и доктор, обнаруживаем, что Мелани красива.

Зайдль и прежде проделывал такой фокус, но совсем иначе. Когда, например, в «Любви» строил кадр с лежащей на кровати тучной обнаженной Терезой как прозрачную цитату из Рембрандта. Но то была красота картинки, позы Данаи. А красота Мелани проявляется вместе с чувственностью. Тогда и камера начинает смотреть на Мелани по-другому, подмечать, акцентировать совсем не то, что в начале фильма (хотя и не скрывает ни полноты, ни неуклюжести).

У этой истории, как и у первых двух, не может быть хеппи-энда, но именно здесь с названия снимаются иронические кавычки. Не с «рая», конечно, но, по крайней мере, с «надежды». То, что Зайдль при всей своей фирменной язвительности настоящий гуманист, было понятно давно. Но то, что он может быть оптимистом, пожалуй, новость.