Время выть

Каталог-альбом перформансов Олега Кулика назван The Mad Dog, or Last Taboo Guarded by Alone Cerberus («Бешеный пес, или Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером»). Заголовок, повторяющий название главной акции художника, - самое длинное предложение в книге. Рассказ о Кулике, решившем стать животным, ведется исключительно без слов - картинками. Такими выразительными и динамично выстроенными дизайнером Юрием Сурковым, что молчание усиливает драматизм происходившего.

Смотреть на голого на снегу, воющего на четвереньках, сидящего на цепи и в наморднике, спящего в стойле, подвешенного на веревке, смотрящего в задницу корове или обклеенного зеркальными осколками Кулика чувствительному человеку тяжело и немного стыдно, как бывает стыдно за чужие страдания. И это естественное отношение к беспощадному русскому акционизму, родоначальником которого и стал художник, имя которого превратилось в нарицательно-ругательное у борцов с бездуховным в искусстве. Действительно, если уж какое табу и нарушил Кулик, так это традицию русской культуры обнажаться душевно, а не физически. А тут вместо слов - нашего всего - только вой и молчание.

Бессловесность книги, отсутствие в ней комментариев, в то время как о Кулике множество слов понаписано (и еще больше им самим о себе сказано), то ли предлагает зрителям самостоятельно подумать, к чему все это, то ли ставит под сомнение прежние интерпретации и требует новых. В чем, очевидно, есть смысл, поскольку отношение к девяностым годам в общественном сознании на глазах меняется. Время обретения свободы и неумения с ней обращаться все чаще трактуется как ад между поздним советским и нынешним парадизами стабильности.

В такой трактовке недавней истории отчаянные акции Кулика, равнявшего человека с животным, можно было бы счесть воплощением адского одичания, скотской жизни, из которых люди вышли в новом веке под руководством властной вертикали, сменившей горизонтальное безвластие. Такое понимание заманчиво, но некорректно, поскольку перформансы этого художника редко предполагали откровенно критическую трактовку. Даже когда Кулик, в 1996-м, выдвигал себя на выборы от партии животных и ходил кандидатом с рогами и копытами, это казалось не политической сатирой, а только шуткой.

Новый русский акционизм в отличие от старого, куликовского, имеет ярко выраженный протестный напор. И отчаянная «Война», и девушки в балаклавах, никогда себя последователями Кулика вроде бы и не числившие, совершали действия куда более радикальные, чем все считавшиеся жестокими игры девяностых. За что и получили славу и наказание.

Что бы стало с Куликом сегодня, если бы он бегал голым и кусал прохожих, предположить нетрудно. Так что его перформансы, красиво задокументированные в новой книге, воспринимаются сегодня только как воспоминания о счастливом времени свободы художественного высказывания.

The Mad Dog, or Last Taboo Guarded by Alone Cerberus. Kerber Art, 2012