Лебедь, рак и Ангелопулос

Альманах «Невидимый мир» был создан при участии дирекции кинофестиваля в бразильском городе Сан-Паулу. Он мог бы называться «Сан-Паулу, я люблю тебя» - структурно «Невидимый мир» ничем не отличается от аналогичных сборников новелл про Париж и Нью-Йорк, где большие современные режиссеры за пять минут лихорадочно пытались уловить дух столицы Франции или крупнейшего города США. Но продюсеры «Невидимого мира» решили копнуть немножко глубже и вбок. Вместо того чтобы заказывать постановщикам новеллы про Сан-Паулу (с жизнью которого вряд ли хорошо знакомы даже залетные гости фестиваля), они предложили снять нечто абстрактно-философическое.

«Существует ли в реальности то, что мы видим? Видим ли мы одно и то же, глядя в одну сторону? Возможно ли увидеть иную, невидимую, параллельную реальность?» - задается вопросами аннотация. Легко представить бразильского продюсера, подходящего, допустим, к Гаю Мэддину и небрежно бросающего: «Гай! Возможно ли увидеть иную, невидимую, параллельную реальность?» Пока ошарашенный режиссер собирается с мыслями, ему как раз и предлагают сформулировать ответ не на словах, а на экране. Минуты этак за четыре.

Порочность подобных альманахов как раз в том, что режиссерам приходится не реализовывать давно вынашиваемый замысел, а спешно фантазировать на заданную тему, еще и ограничивая фантазию размерами спичечного коробка. Справляются немногие: и в «Париже», и особенно в «Нью-Йорке» большинство новелл напоминали отчаянный писк. В «Невидимом мире» все примерно так же.

Одна из самых осмысленных новелл снята Тео Ангелопулосом (это едва ли не последняя работа выдающегося режиссера): по перрону метро мечется чернокожий проповедник, призывающий людей оставить грех и полюбить Иисуса. «Вы думаете, я сумасшедший? Но я сошел с ума от любви к Богу, а вы - от любви к похоти и алчности!» - заявляет оратор, который и впрямь через пару минут выглядит не как пациент, а как философ. За обличителем с большим интересом наблюдает толпа, но слова отскакивают от нее как от стенки горох. Город двигается в будничный свой поход, оставив рассуждения о разврате и грязи где-то внизу, на перроне подземки, в невидимом мире.

Еще одна новелла - документальная короткометражка Вима Вендерса о слепых детях. У многих есть остаточное зрение, и, если его бережно развивать, а не записывать детей сразу в безнадежные инвалиды, можно добиться замечательных результатов; девочки, о которых снял новеллу Вендерс, после обучения в специальном медицинском центре сейчас посещают обычную школу.

Уже по двум этим примерам видно, насколько «Невидимый мир» - история про лебедя, рака и щуку; каждый режиссер, получив невнятное задание, дергает картину в свою сторону, как правило, не успевая по дороге сказать ничего путного. Пьяная камера Гая Мэддина шарится по черно-белым статуям на кладбище Сан-Паулу, периодически переключаясь на цветные кадры с кладбищенским котом, который что-то жрет, не обращая внимания на царящую вокруг печаль. (Финальный титр гласит, что 2 ноября, в День Всех Святых, все мертвые получают выходной и празднуют кто как горазд - «И вы бы тоже его получили, если бы знали, что живете».) Актриса Мария де Медейруш пытается снять куцый, как бы художественный фильм про сотрудника отеля, который приносит завтраки и которого не замечают постояльцы (а если замечают, то для того, чтобы попросить поучаствовать в сексуальных играх в качестве наблюдателя). Неведомо как затесавшийся в одну компанию с Ангелопулосом поляк Ежи Штур (лучше всего известный в России по роли гангстера в комедии «Дежавю») просто изучает эмоции на лицах зрителей в полутьме кинотеатра - этим баловалась еще Амели, но Штур преподносит свою новеллу как художественную находку. Мануэль де Оливейра сетует, что в современном мире слишком большую роль играют мобильники - двое знакомых португальцев, встретившихся на другом конце света и стоящих лицом к лицу, и пофилософствовать-то о текущей ситуации на родине не могут, иначе как прижав к ушам трубки и говоря в микрофоны. Атом Эгоян, единственный, у кого хватило духу вообще махнуть рукой на Сан-Паулу, едет за новеллой (сюрпри-и-из!) в Ереван.

Кого-то волнуют индейцы, а кого-то - неснятый фильм Пазолини, кого-то - уличные граффити, а кого-то - «потребительская идеология современного общества, лишающая людей индивидуальности и покоя». Весь этот суп, в котором среди жижи то и дело попадаются комки смысла, по крайней мере в одном оправдал свое название: похоже, ни одна страна, кроме Бразилии и России, не рискнула выпустить его в прокат, так что для большей части мира он остался в полном смысле невидимым.