У истории нет логики

Судьба 90-летнего Анжела Вагенштайна, широко известного в Болгарии сценариста и режиссера, узника концлагеря, который просидел в ожидании исполнения смертного приговора четыре месяца и был освобожден советскими войсками, а затем стал первым выпускником московского ВГИКа, сама по себе достойна эпопеи. Но автобиографической прозы Вагенштайн не пишет. Все три его романа, «Пятикнижие Исааково», «Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки)», «Прощай, Шанхай!», вышедшие под одной обложкой, - художественная проза, хотя и посвященная тому, что Вагенштайн хорошо знает. Видел сам или слышал от свидетелей.

О чем бы ни писал Вагенштайн - о еврейских кварталах довоенного Пловдива, патриархального и неторопливого, в зарослях айвы с золотыми плодами, постепенно корежимого политическими катаклизмами («Вдали от Толедо»), о перенаселенном Шанхае времен Второй мировой, поначалу ставшем прибежищем для тысяч евреев, а затем вытеснившем их в гетто, - говорит он всегда примерно об одном: о хаосе истории, жернова которой мелют и мелют свои зерна - нас с вами. Яснее всего итоги его размышлений формулируют герои лучшего из трех романов сборника «Пятикнижие Исааково».

Его главный герой, сын портного из местечка Колодяч, что под Дрогобычем, Исаак Блюменфильд ухитрился несколько раз поменять подданство - Колодяч, входивший в состав Австро-Венгрии, после Второй мировой отошел Польше, а затем достался СССР. После развернутого рассказа о детстве и юности Изи (замешенного на прозе Исаака Зингера и живописи Шагала), который, не доучившись портняжному ремеслу, влюбился в зеленоглазую Сару, был мобилизован, но не сделал ни выстрела (война кончилась), события уплотняются. Женитьба на Саре, рождение троих детей, власть коммунистов, как ни удивительно, изменившая в жизни обитателей Колодяча не так много, разве что раввин стал председателем клуба атеистов, но репутации его это ни в чьих глазах не поколебало. Далее в списке Вторая мировая война, концлагеря, в которые попадает Исаак, освобождение, недолгая свобода и другой лагерь, уже на Колыме. Получилось попурри из ключевых фактов истории ХХ в., почти очищенное от физиологических подробностей, с вкраплением совсем редких выразительных деталей: груда полусгоревших и все еще дымящихся трупов и блюющий американский солдат-освободитель, впервые увидевший подобное.

И чем быстрее делается темп повествования, тем очевиднее становится: Анжел Вагенштайн не собирается конкурировать с десятками тысяч мемуаров о войнах, холокосте и ГУЛАГе, его задача - понять, есть ли логика в исторических событиях, возможна ли историческая правота одной из сторон. Ответ писателя очевиден: нет. Логики нет, как и смысла, а в большинстве споров правы все трое, как в том самом еврейском анекдоте, которыми, кстати, пересыпано все повествование. Что, однако, вовсе не отменяет других очевидных для Вагенштайна истин: Гитлер - чудовище, холокост - преступление, замыслы Господни не понять человеку, но «раз жизнь дана нам, чтоб жить, будем жить - куда денешься».

Анжел Вагенштайн. Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково. М.: Центр книги Рудомино, 2013.