Нежилая Россия

Это популярная в России опера? А композитор?» - пытают сидящие рядом респектабельные меломаны из Мюнхена. Перипетии сюжета их невероятно трогают, а ария Лыкова, в которой он хвалит немецкие порядки, - так до слез. Зал Schiller Theater в день премьеры заполнен больше соотечественниками, впрочем, многие, как исполнительницы главных ролей - Ольга Перетятько и Анита Рачвелишвили, - скорее «бывшие». После того как гаснет выведенная на экран картинка патриархальной России и топчущиеся в снегу персонажи оказываются ряжеными статистами, которых снимают в студии на зеленом фоне, чтобы вставить в лубочную открытку, градус взаимопонимания только повышается: и нами, немцами одинаково манипулируют. России нужен Царь - узнает зритель прямо на увертюре из выведенного на экран чата опричников, но не реальный, а виртуальный, образ которого тут же и моделируется как нечто среднее между Сталиным, Петром I, Александром III и прочими самодержцами-генсеками: кто нос жалует новому царю, кто ухо, кто зоркий глаз. Компьютерный процесс конструирования нежити захватывает и выглядит куда более безобидным, нежели франкенштейновское сшивание монстра из трупов или выращивание гомункулуса в колбе. Ни плоти, ни крови тут не требуется. Выведенный на экран для общенародного пользования рекламный образ идеального Царя исполнен стерильности, хочется сказать, почти сорокинской, если бы она не была уже и черняковской. Только эти двое, похоже, нашли способ, не извлекая из «русского» материала сиюминутной публицистической и идеологической пользы, использовать его как нейтрально строительный.

Где это происходит, когда? В ХХI в., где к услугам опричников новейшие технологии, или во времена прежнего завидного жениха Ивана Грозного? Похоже, это все та же Азия, только обвешанная хайтеком, и никакие гаджеты не выведут из обихода проверенные народные средства - зелье, чтоб «красоту извести», да нож под ребро. «Яд-то от Бомелиуса, от немца!» - волнуются за репутацию мюнхенцы. Напрасно, потому что режиссер Черняков блистательно ни эти, ни какие-либо другие опасения не подпитывает и не поощряет. Его, похоже, вообще не занимают параллели и аллюзии. Сценограф и режиссер, визионер и конструктор, он выкладывает из льдинок слово «вечность», а что получается «российское безвременье» - это побочный эффект. Он собирает реальность, в которой места самой реальности нет. Как нет места героям, выдавленным со всеми их любовями и страстями в пространственное Ничто, где уже стаканом с ядом обмениваются почти механически, не в силах разомкнуть круг. Россия если автора и занимает, то только как модель нежилого пространства. Будь то зал с мертвым светом, в котором и пируют, и заседают, и где опричник Григорий Грязной (Йоханнес Мартин Кренцле) наливает и опрокидывает чаще, чем поет. Или белый пустой экран, перед которым Любаша (меццо-сопрано Анита Рачвелишвили) торгуется с Бомелиусом. И даже огромное окно, через которое заглядывает Любаша в квартиру Собакиных, не ведет в живой мир. Там гипертрофировано все: телевизор, розы на обоях и сама, выставленная напоказ, жизнь семейства. Это окно в номенклатурный рай для Любаши становится дорогой в ад. Когда Анита Рачвелишвили, открытие стоящего у пульта Даниэля Баренбойма и сенсация, как уже пишут, этого проекта, встав на цыпочки, заглядывает в комнату и буквально визжит от боли, увидев Марфу - как смерть свою, - виртуальные игры заканчиваются, уступая место античной трагедии. Личная драма Любаши, которая изводит соперницу с такой роковой обреченностью, перевешивает. Зритель уже и не смотрит в сторону бедной Марфы - очаровательной Ольги Перетятько (она сияет жемчужной улыбкой с экрана и после смерти: часть Ничто, породившего ее и поглотившего). Рачвелишвили топит лед черняковской ирреальности, разжигая зрительскую потребность в человеческой драме. Ее мощь и страсть почти неуместны в этой концепции, но в итоге абсолютно оправданны. Цена вопроса благодаря ей становится очевидной. Эта Любаша берет зрителя за живое. Когда Рачвелишвили выходит на поклоны, то почти тут же закрывает голову руками - восторженный вой вскочивших на ноги зрителей обрушивается на нее динамическим ударом.

Берлин