Жизнь стала слаще

Умри, турист, столько тебе не выдержать: в прологе «Великой красоты» какой-то несчастный, снимая величественный вид Вечного города, валится с сердечным приступом.

Зато остальные персонажи здесь как будто мумифицированы, пыль великих руин въелась в их морщины, и весь фильм эти мумии пляшут на дискотеках, пьют, едят, посещают модные события, обсуждают искусство и литературу. Здесь нет никого моложе сорока, а главный герой - светский лев Джеп Гамбарделла (Тони Сервилло) в начале фильма пышно отмечает 65-летие. Сорок лет назад он покорил Рим дебютным (и единственным) романом, а теперь в качестве знаменитости берет интервью для глянцевых журналов - в жанре «и звезда с звездою говорит». Это позволяет ему быть таким же вездесущим наблюдателем жизни римского бомонда, каким был молодой Марчелло, герой Мастроянни в «Сладкой жизни» Федерико Феллини. Только хроникер сегодняшнего комического упадка гораздо пресыщенней и болтливей. Марчелло, обольщавший аристократок и кинодив, был беден и жил в новостройке на окраине. Терраса Джепа, на которой он закатывает модные вечеринки, выходит прямо на Колизей. А женщины - в силу возраста - героя уже не очень интересуют. Богатство и безразличие к альковным приключениям дают ему свободу, которой почти не бывает у полнокровных персонажей, и, каким бы отличным актером ни был Тони Сервилло, играть ходячий комментарий от автора ему непросто. Сюжет «Великой красоты», как и «Сладкой жизни», - череда эпизодов, зарисовок, связанных героем-наблюдателем. Коктейли с интеллектуальными беседами, арт-перформансы, религиозные экстазы - бывший писатель с усмешкой оглядывается вокруг, подмечая во всем профанацию, будь то искусство или вера, акция радикальной художницы или приезд 104-летней святой.

Эта усмешка, рефлексия разъедает изнутри и сам фильм, который Паоло Соррентино, кажется, намеренно делает таким же эрзацем великой кинотрадиции, циклопическим клипом по мотивам Феллини (не только «Сладкой жизни», но и «Рима», и «8 1/2»). Разумеется, сравнения с классикой неизбежны. И, разумеется, они не в пользу Соррентино и современного итальянского кино, которое измельчало и вынуждено оглядываться на великое прошлое, - но эта типичная зрительская реакция уже заложена в структуру «Великой красоты», а значит, заранее обезврежена. Вы ищете у каждого итальянского режиссера влияние Феллини (варианты: Антониони, Пазолини, Висконти)? Ну так вот вам Феллини, раздутый до грандиозной карикатуры. Как и все итальянское, римское. Это уже не подражание, а скорее попытка бунта, настолько же эффектная, насколько обреченная. «Великая красота» чрезмерна во всем, начиная с названия, ее распирает, корежит изнутри, в ней всё - кич, пустые, но монструозные подобия. Возможно, поэтому она лишена трагизма, сопровождавшего знаменитые сюжеты о закате Европы. Здесь никто не пускает себе пулю в висок. Не объедается до смерти, как трое гурманов из «Большой жратвы» Марко Феррери. Пресыщенность больше не повод для экзистенциального отчаяния, жизнь комически бессмысленна, но довольно длинна и не лишена приятности - особенно на фоне римского великолепия, всех этих фресок, картин, руин, соборов, фонтанов, умопомрачительных видов, которые хотя бы отчасти позволяют смириться с собственным неминуемым превращением в развалину. Трагедия невозможна, мелодрама смешна, что ж - тогда дискотека!