Политэкономия: Кризис языка власти
В чем разница между словами «халва» и «черный»? Сколько раз слово «халва» ни произнеси - во рту слаще не станет. А если много раз скажешь, что от «черных» все беды, - на выходе получишь Бирюлево-революцию.
Слова имеют значение. Михаил Суслов упорно убирал союз «и» между словосочетаниями «марксизм-ленинизм» и «пролетарский интернационализм», ставя дефис. Эта тонкая резьба по вечнозеленому учению уравнивала два понятия. В нынешние времена слова используются более прямолинейно. Легкая ксенофобия официальных речей с частыми цитатами из Ивана Ильина; изящный барский «патриотизм» Никиты Михалкова; канализация ксенофобской энергии населения в как бы безопасно-легальное русло с помощью всегда готового к подвигам Владимира Жириновского; конспирологическая заумь Александра Дугина; русский проект Владимира Якунина; популистская страстная телепублицистика Александра Проханова - все это вместе расширило границы допустимого в разговоре о национальном. Ксенофобия стала общим местом. Бытовое неприятие инородцев было мягко поддержано сверху. Националистический дискурс превратился в нормативный и доминирующий - и наверху и внизу. Язык вражды санкционирован с самых верхних этажей - значит, все дозволено.
Власть думала, что, если главным националистом, как и главным либералом и главным дирижистом, станет она сама, экстремистский, погромный извод национализма не пройдет. Но никто не может уловить эту границу между обычной бытовой ксенофобией в рассуждениях за поллитрой и погромом, как невозможно поймать грань между явью и сном. Не может и всесильная власть. А если по центральному телевидению устами давно знакомого, совершенно официального политика, если не каждое, то каждое второе слово которого «залитовано» наверху, разрешено говорить об ограничении рождаемости на российском Кавказе, значит, крайние формы национализма признаны государством. Значит, ксенофобия одобрена и поощрена. Значит, «чернофобия» - не нечто предосудительное, а добродетель! Значит, можно употреблять, например, слово «хач» не как бытовое ругательство, а почти как официальное понятие.
Вот так дорасширяли дискурс до Бирюлева. Дискурс, который казался то интеллектуальным упражнением (либералы банальны и легковесны, консерваторы основательны и глубоки), то веселой игрой, чуть хулиганистой, но в меру («А че, Жирик не прав, что ли?»), то пафосной проповедью мононациональной и монорелигиозной нравственности. В результате почти в любой компании, в том числе вполне респектабельной и даже иной раз высоколобой, вдруг заходит речь о «черноте». В результате уже и друзья подшучивают: «Ну в самом деле, куда деваются государствообразующие нации - русские и евреи, одни киргизы и таджики кругом». И ведь вот в чем корень проблемы: нельзя было проводить ту миграционную политику, которая проводится, ведущую к коррумпированию целых секторов экономики и ЖКХ, к их мафиизации и этнизации, и одновременно последовательно разжигать ксенофобию с того же верха. Имея в виду, что такая речевая технология будет медленно и безопасно выпускать пар недовольства тем, как миграционные потоки регулируются. Это ли не управленческое самоубийство?
Кризис ксенофобии - кризис языка власти.