Цвет депрессии

Выставка Виктора Попкова открыта в Галерее искусств Зураба Церетели, и, чтобы попасть на нее, надо пройти много залов простоватой, аляповатой живописи и скульптуры, напрочь лишенной рефлексии и объема (в случае скульптуры физический объем присутствует). Церетели и Попков одного поколения, оба получали от советской власти в брежневское правление госнаграды, но художники такие разные, что разговора о духе времени и общности поколения, кажется, и быть не может. Художники проживали его по-своему, в том числе и конформисты. Хотя название «Виктор Попков. 1932-1974», вызывающе лаконичное, как надпись на могильном памятнике, выбрано авторами выставки не от недостатка фантазии. А чтобы подчеркнуть и значимость краткости жизни художника, и важность фактора времени, на которое она пришлась.

Местонахождение выставки, однако, неприятная случайность. Она здесь проездом, готовилась на экспорт и скоро отправится в Венецию и Лондон. Это совместный проект Государственного музейно-выставочного центра РОСИЗО и Арт-фонда семьи Филатовых, то есть государства и частного коллекционера, не только предоставившего на выставку работы из своего собрания, но и участвовавшего в ее финансировании. Филатовы собирают Попкова, а для госучреждения его выставка - возможность показать миру искусство традиционное, почвенное, но не экзотическое, махрово идеологическое. То есть поддержать политику Минкульта, не жалующего инсталляции, не испытывая стыда.

Выставка получилась большая, и десяткам крупных картин в двух низких залах тесно, особенно хрестоматийным, презентующим советское искусство шестидесятых - начала семидесятых. Висящие в постоянной экспозиции Третьяковки «Строители Братска», «Двое», «Шинель отца», «Вдовы» - символы уже не одиозного советского искусства, вышедшего из-под сталинского эстетического диктата, который в общем-то и не так долго торжествовал - какие-то двадцать лет, пять из которых заняла война. Но бед наделал много.

Собственно, все короткое творчество Попкова отчасти можно считать следствием травмы, нанесенной советской властью русскому искусству и его художникам. И еще травмы, нанесенной войной всему народу: и Попкову, потерявшему отца, и деревенским бабам-вдовам - героиням его важного цикла, появляющимся на мрачных картинах бестелесными призраками с выжженными невзгодами лицами, в темных, цвета запекшейся крови, сарафанах. Доживающим век в тесных, как гроб, избах.

Деревенский, рефлективно-дружеский (автопортреты и картины с художниками, словно размышляющими о задачах творчества), производственный, молодежный (адамы и евы в раю естественных чувств), пушкинский - основные циклы картин Попкова написаны на популярнейшие тогда и в кино, и в литературе сюжеты. «Шинель отца» - автопортрет в одежде не по размеру - смотрится цитатой из фильма «Застава Ильича» или парафразом из песни Окуджавы. Но главная и маркирующая время тема честного советского искусства - раздвоенность личности, муки конформизма, конфликт между реальностью и ее официальным образом. Она на выставке проявляется не столько в отдельных картинах (деревенский пейзаж с могильным крестом, тощей коровой и самолетами в небе), сколько в сопоставлении работ музейных и не закупленных государством.

Если и для выставок Попков часто писал мрачно, то в работах не на заказ предпочитал самый черный гротеск. Экспрессионистские «Он им не завидует» (взгляд в небо из выкопанной могилы) или «Зимняя выпивка» вполне могут сойти за работы нонконформистов. Наверняка Попков мог бы стать звездой неофициального советского искусства, работать в новых формах. Его картины с нарисованными коллажами (например, «Лоскутное одеяло»: к нищенскому деревенскому ковру прикреплены журнальные картинки: репродукция Джотто, портрет Кеннеди и фотография Луны) - советский вариант шелкографий Уорхола. Но он был воспитан в уверенности, что большая сюжетная картина - главное дело художника и надо стать вровень с Веласкесом и Курбе, хорошо понимая невозможность этого.

До 26 января