Неврастеник по-флотски

Спектакль режиссера Василия Бархатова и художника Зиновия Марголина 2007 года переделан под Новую сцену Мариинского театра - эффектно, хоть и путано. Безграничные возможности машинерии позволяют в первой же картине бури устроить настоящее шоу. Согласно либретто, киприоты на берегу смотрят, как борется с волнами корабль правителя острова Отелло. В глубине - огромный маяк, оставшийся от прежней постановки, испускает ослепительные сигнальные лучи, впереди хор. Который под раскаты грандиозного оркестра Валерия Гергиева взмывает вверх - пол поднимается, под ним кубрик, матросы суетятся, полундра, свистать всех наверх. То есть хор, получается, стоит на палубе какого-то корабля, допустим, в бухте. Дальше поочередно ездят вверх-вниз передние и задние ряды хора - полное впечатление качающейся палубы. Мало того, в следующей сцене, где Яго опаивает Кассио и тот затевает пьяную драку, офицеры спускаются с верхней палубы в кубрик. Однако затем Отелло с Дездемоной поют свой знаменитый красивейший дуэт конца первого акта, сидя в лодке, лежащей на этой самой палубе, однако режиссер в буклете прямо указывает, что лодка - на пляже. Разумеется, театр - искусство условное и одна и та же декорация запросто может обозначать разные места действия, но в понятие режиссерской грамотности входит необходимость дать нам понять эту смену. То есть тут палуба или все-таки берег. Хотя балет плунжеров (подъемных механизмов) смотрится, конечно, захватывающе.

Вообще же по сравнению с последними опусами г-на Бархатова в «Отелло» режиссерского произвола немного. В шторм погибли моряки, и теперь весь второй акт за прозрачными дверями правительственного кабинета вдовы в черном с портретами мужей в руках разнообразно страдают, а когда Отелло клянется отомстить Дездемоне за измену, оные вдовы с каких-то щей окружают его и Яго, помавая все теми же фотками. Но это досадные исключения, в остальном спектакль обнаруживает корректное понимание: у оперы уже есть режиссер на все времена - Джузеппе Верди, и надо просто не мешать ему делать свое дело.

В премьерный вечер композитор нашел превосходных союзников в певцах. Отелло был Александр Антоненко, сегодня один из главных в мире исполнителей этой сложнейшей партии. Антоненко, прекрасный актер, обладает одним редкостным умением. Традиционная опера - искусство крупных, отлитых в законченную форму эмоций. Рефлексия же - по определению эмоции мелкие, дробные, противоречивые. Антоненко выдает отличный вокал, он ставит ноты, как умели разве что старые мастера, его голосоведение как течение музыкального времени безупречно, а притом он каким-то образом играет всю палитру стремительно сменяющих друг друга чувств. Он пластично показывает ужасное свойство любви (и ревности): она ведь не находится нигде, кроме как в нас самих, однако мы воспринимаем ее как воздействующую на нас извне непреодолимую силу. Отелло-Антоненко получает инъекцию этого яда, и тот разъедает его буквально на глазах.

Он, конечно, без всякого мавританского грима. Понятно ведь, что «чернота» - просто знак инакости. Отелло может быть геем, евнухом, жертвой ДЦП или талидомида, полюбившим прекрасную девушку. В сущности, его «уродство» - просто патологическая эмоциональная лабильность, о нем ведь так и говорят: «Он подвержен припадкам». Это Антоненко и показывает в высшей степени убедительно.

Асмик Григорян - Дездемона и Алексей Марков - Яго - его достойные партнеры. Хрупкая Григорян точно контрастировала с массивным Антоненко, а его сильный тенор как бы обнимал и покачивал ее гибкое сопрано. Зато хладнокровный, взвешенный Яго контрастировал со своим боссом рациональностью и выверенностью наружных жестов и внутренних душевных движений, заставив вспомнить пушкинскую формулу: «И человека растянуть / Он позволял не как-нибудь, / Но в строгих правилах искусства». И, добавлю, флотского этикета: Мария Данилова одела всех мужчин в красивую стилизованную морскую форму, женщин - в длинные легкие платья. И видеопроекция неба на заднике - то грозового, тревожного, то просветленного, с летучей грядой облаков - не дает забыть, что мы на море. Пока в последнем акте маяк, укрупнившись, не выдвигается вперед - убийство происходит на его балконе, - а небо, в полном согласии с мрачным, нагнетающим саспенс оркестром, застилает зловещая мгла.