Дания - морг

«Гоголь-центр» показал премьеру «Гамлета» в энергичной, но плоской постановке французского режиссера Давида Бобе
По ходу действия «Гамлета» воды в спектакле становится все больше/ Алекс Йоку

Концепция, судя по объяснениям режиссера, такова: «Гамлет» писался в переломную эпоху, когда рвалась «времен связующая нить». Гамлет отказывается встраиваться в существующую систему - а значит, не становится королем, нарушая привычный ход вещей. А наше время вполне созвучно этим предлагаемым обстоятельствам.

Чем закончится ломка, режиссер недвусмысленно показывает, отправив героев прямиком в морг. Здесь живые постепенно заполняют предназначенные им морозильники по соседству с Гамлетом-старшим. Один из персонажей - парень с дредами (сначала Бернардо, потом единственный могильщик, точнее, работник морга - Александр Горчилин) и вовсе перестал различать живых и мертвых: обнимает мертвую Офелию (Светлана Мамрешева), угощает сигаретой убитого Полония (Алексей Девотченко).

У Шекспира есть строчка про воду, в которой быстрее сгниет «наш брат покойник». И это настроение - больше ада, быстрей бы дно - определяет ход спектакля. Примерно с середины действия на сцену начинает подтекать вода. Сухим (читай - живым) из нее никто не выйдет, а Гамлет (Филипп Авдеев) и вовсе торопится вымокнуть в ней побыстрее (пропитаться гибелью) в эффектном танце, наполнив воздух мириадами брызг на радость театральным фотографам.

Из той же оперы и «флейта Гамлета» - пистолет, который принц обнаруживает под рубашкой у завербованного дружка Гильденстерна (Иван Фоминов вместе с «Розенкранцем» - Александрой Ревенко играют пару спецагентов, изображающих влюбленных). Гамлет просит его сыграть на этой «флейте», запихивая дуло себе в рот. И особист Гильденстерн ломается: ничего нельзя поделать с человеком, если он так готов умереть. Гамлет сознательно выводит себя за рамки «нормального» человека - чуждается даже Горацио, предпочитая общество юродствующего Актера (Владислав Саноцкий из «Театра Простодушных», где играют люди с синдромом Дауна).

Рецензия на шекспировскую постановку невозможна без упоминания переводчика: скажи мне, какой перевод ты выбрал (поэтически возвышенный или грубовато сниженный), и я скажу, каков твой Шекспир. Последнее время стало привычно сталкивать в едином тексте спектакля стилистически разнородные переводы, высекая при этом новые эмоциональные искры. Бобе поступил основательнее - заказал перевод на французский прижизненного издания пьесы, а затем Римма Генкина перевела «Гамлета» с французского на русский. Правда, английский здесь тоже есть, и даже без перевода - Офелия и Лаэрт (Илья Ромашко) болтают между собой по-английски (чиновник Полоний обучал детей языкам, чтобы отправить за границу, а теперь комплексует и злится, не понимая их). Как и Фортинбрас (Роман Шмаков), пришедший наводить порядок на разоренной территории. Но эту титаническую работу с текстом трудно оценить по достоинству: сценречь - слабое звено молодых актеров «Гоголь-центра». Они отважно и не щадя себя бросаются совершать пластические подвиги, но захлебываются в море слов, из которых им хочется поскорее вернуться к действию. В одном из интервью Давид Бобе даже признался, что, работая над монологом «Быть или не быть», он посоветовал актеру переформулировать его как «действовать или бездействовать» - так понятнее. Но кажется, что этот Гамлет - и этот «Гамлет», - скажем аккуратно, простоват.