Саламандра зимой

Фильм начинается с символического обмена. В автобусе гопник Леха (Евгений Ткачук) отбирает телефон и наушники у молодого оперного певца Эрика (Алексей Франдетти), который готовится петь на конкурсе шубертовский «Зимний путь». На остановке Леху принимает полиция, а Эрик поднимает сорванный с гопника амулет - пластиковую ящерицу. Леха зовет безделушку «ящуром» и не то что дорожит ею, а почти благоговеет: «Ящур он знаешь какой? Если его к стенке прижмут, он из глаз кровью плюется!» Леха сам такой - не только в том смысле, что будет кровью плеваться (хотя и это тоже), но и в том, что персонаж он сказочный. Такие гопники-саламандры в подворотнях не водятся, их место - романтическая драма. Так что обмен справедлив: я тебе - Шуберта в наушниках, ты мне - саламандру на шнурке. Романтизм на романтизм (саламандр любил Гофман). Любовь как воровство, трансгрессия, что-то незаконное - тоже романтический мотив.

Эрик, длинноволосый херувим с раскосыми глазами, все про себя знает. И ему скучно ходить привычными кругами. Будь то любящая семья и «сон, прогулки, Шуберт» (как учит консерваторский наставник) или гей-вечеринки, тоже вполне уютно-бюргерские, где все свои. Пробираясь домой по московским сугробам, Эрик ежедневно высасывает чуть не по бутылке водки - таков его одинокий зимний путь, русское отражение ключевого образа поэтического цикла Вильгема Мюллера, положенного на музыку Шуберта.

Все про Эрика знают и режиссеры-дебютанты Сергей Тарамаев и Любовь Львова. Поэтому вопросов о достоверности не вызывают ни герой, ни его среда обитания, которую опытнейший оператор Михаил Кричман оставляет в прохладном полумраке. Авторам фильма, как Эрику, скучно ходить привычными кругами: по крайней мере, для Тарамаева, который несколько лет был ведущим актером в труппе Сергея Женовача, а потом играл в Мастерской Фоменко, дебют в кинорежиссуре - крутой и, как кажется со стороны, совершенно неожиданный поворот.

Но сюжет «Зимнего пути» - переход социальной границы, и по ту сторону, где обитает гопник Леха, Тарамаев и Львова чувствуют себя неуверенно. Леха, неведома зверушка - абсолютно искусственная конструкция, и, сколько бы он ни ярился, матерился и вытирал сопли рукавом, живее не становится. Однако именно этот сказочный образ нагляднее всего показывает ориентиры авторов: «Зимний путь», конечно, не столько социальная драма в духе Михаэля Ханеке (хотя параллели - например, через того же Шуберта - найти можно), сколько неоромантическая в духе Леоса Каракса. И Кричман снимает Москву почти как Париж, и Евгений Ткачук пытается подражать Дени Лавану, но в отсутствие лавановской органики переигрывает и фальшивит (что не помешало ему получить премию российской кинокритики «Белый слон» за лучшую роль второго плана).

Здесь многое не получилось, но все равно интересно, потому что в ту сторону, куда пошли Тарамаев и Львова, российское кино еще почти не ходило. Дело не в гей-тематике (это как раз было), а, как ни странно, именно в романтизме, понятом как единственно возможный общий язык между мной и «другим». Дело в Шуберте, Гофмане, Караксе - во всей той огромной традиции, через которую зимняя Москва рифмуется в фильме с Европой, и эта пока еще робкая рифма дорогого стоит. Вы нам Шуберта, мы вам «ящура». Хороший обмен.