Cлов нет

Шестидесятитрехлетний Херберт Фритш, известный и талантливый актер, начал ставить поздно, но сразу много, везде и дико успешно. Во всяком случае, все четыре его постановки в берлинском театре Volksbuehne - хиты, на которые билеты всегда распроданы, а последняя «Без названия № 1. Опера Херберта Фритша» (Ohne Titel № 1 Eine Oper von Herbert Fritsch) вошла, как и две его предыдущие, в десятку лучших инсценировок немецкоязычного театра этого года и отобрана для предстоящего майского Theatertreffen. Что удивительно, поскольку пьесы, которую можно было бы инсценировать, в основе «Без названия» нет. Если в самом знаковом для Фритша спектакле Murmel-Murmel она еще условно была (состоящая из единственного слова Murmel на 174 страницах пьеса Дитера Рота, художника, автора флюксус-перформансов и друга Фритша), то Ohne Titel базируется скорее на либретто сродни балетному, а то и вовсе на визуальном сценарии, поскольку многостаночник Фритш еще фотограф, художник и визионер-абстракционист, которому все эти «слова» - до лампочки.

Над «болтовней», театральной, киношной и медийной, он и издевается в Ohne Titel: тут могут произносить монологи в духе «быть или не быть», имитировать любовные сцены из голливудских фильмов или обмен мнениями в ТВ-студии, но будет это все не более чем гомерически смешной имитацией фонетики, диалектов, голосовых модуляций - так сказать, формой речи, которую зритель определяет моментально, в самой звуковой каше не понимая ни слова. Это похоже на то, как дети передразнивают не столько разговоры, сколько манеру взрослых. Но дело у Фритша, для описания культа которого уже изобретено особое слово «фритшианство», не в пародии. Он играет формами и ставит жирный знак равенства между содержательным и бессмысленным, выпуская на сцену актеров занимать публику ничем. Фикцией. Чем-то, что только имитирует трюк или звук. В настоящей оркестровой яме дирижер управляет какофонией, которую выколачивают из рояля, собственных глоток и всего, что попадется под руку, пара музыкантов и двенадцать актеров, похожих на раскрашенных кукол с пластмассовыми прическами, - c коками и халами они выглядят персонажами фильма «Бриолин». Они скрипят при ходьбе, невпопад шлепаются и неуклюже карабкаются на огромный диван, расположенный по центру сцены. Диван такой огромный, что на его фоне актеры кажутся лилипутами. Этот диван - культ, предел их мечтаний. Он что-то, что они не могут ни охватить, ни выразить, бесконечно кривляясь и изо всех сил стараясь удивить фокусами, которые, как дети, делать не умеют, но хотят. Этот гипертрофированный образ, похоже, сама сцена, которую они рекламируют, на которую костьми ложатся, на которой, если надо, умрут. Ради иллюзии, которая - по Фритшу - и есть то великое Ничто, которому поклоняются и актеры, и зрители.

Волшебный антимир Фритша - с антимузыкой, антитрюками и антисценографией (разумеется, ко всему этому приложил руку он сам) - завораживает. Потому что тут в отличие от нормального театра с пьесами и названиями все без притворства. Чистая и бескорыстная фикция. Фальшак настолько честный, что уже подлинник.

Берлин