Неважный человек

В бюхнеровском «Войцеке» (1837), который так и не был дописан автором, отразился, как в зеркале, весь XX век с его презрением к человеку и возвеличиванием человеческой массы. Войцек - никто, и звать его никак. Презренный солдат, чье предназначение - быть объектом для медицинских экспериментов и необходимым элементом для военных парадов и боевых учений. Многократно униженный начальниками и прочими важными господами, которые читают ему бесконечные нотации о морали и добродетели, этот «неважный человек» в какой-то момент хватается за нож и вонзает его в тело своей возлюбленной Марии, изменившей ему c тамбурмажором.

Кирилл Серебренников в начале своего режиссерского пути уже ставил спектакль о столь же маленьком и никому не нужном человеке. Русского Войцека звали Максимом, ему было 14 лет, и он был героем пьесы Василия Сигарева «Пластилин», которая и принесла в 2001 году первую известность Кириллу Серебренникову. Не нужный ни семье, ни школе, этот «маленький человек» (14 лет, куда уж меньше) подвергался поруганию практически от всех встречных и погибал в конце пьесы: сдох Максим, и хрен с ним.

«Сдох Максим, и хрен с ним» - так можно сказать и о герое спектакля Серебренникова «Войцек», который теперь привез в Москву Национальный театр Латвии. Правда, рижский Войцек (Гундарс Грасбергс) - кирпичик не для воинских парадов, а для объектов современного искусства, которое, по мысли режиссера, столь же равнодушно к человеку, как и общество. Серебренников делает Войцека разнорабочим в галерее contemporary art и заставляет его в начале спектакля под присмотром вальяжного куратора таскать на своем горбу светящиеся вывески с надписями «Вечность», «Мораль» и «Добродетель». «Добродетель превыше всего», - назидательно замечает галерист, и Войцек тут же лезет на верхотуру, чтобы присобачить вывеску с соответствующим словом повыше.

Какие бы эмоции ни испытывал герой этого спектакля, они тут же с хладнокровием конвертируются в строительный материал для произведения искусства. Окровавленное тело Марии под одобрительные возгласы арт-куратора «Хорошее убийство, настоящее убийство, прекрасное убийство» тут же становится частью выставочного пространства. Одновременно сам Войцек, выкрашенный белым цветом, сливается со стеной и перечеркивается длинной черной чертой, пересекающей всю сцену. Чем не инсталляция? Сдох Максим, и хрен с ним.

Парадокс этого спектакля заключается в том, что и сам Серебренников столь же равнодушен к своему герою, как и гладкие галеристы. Режиссер занят тем, что создает одну за другой эффектные картинки, каждую из которых хоть сейчас на выставку. В одном из самых броских эпизодов спектакля, ритм которому задает психоделическая музыка Якоба Ниманиса, люди надевают на себя маски канареек, ослов и обезьян. На фоне этих замечательных режиссерских находок и неоновой вывески «Вечность» человек по имени Войцек кажется совсем незначительным и никому не нужным - что-то вроде Кая в царстве Снежной Королевы, которому так и не удалось сложить это слово из ледяных кубиков.

В 2012 году этот спектакль уже приезжал в Москву на фестиваль «Территория». Прошло всего полтора года, и сегодня холодная красота спектакля Серебренникова, обвиняющего современное искусство в равнодушии к человеку, смотрится совсем уж двусмысленно в том политическом контексте, частью которого стали эти гастроли. В ситуации, когда в официальных минкультовских циркулярах сегодня делаются атаки на «псевдоискусство», которое якобы повинно «в психическом неблагополучии» населения, хочется встать на сторону того самого псевдоискусства. В конце концов, трескучие фразы про «мораль и добродетель», под аккомпанемент которых в XX и XXI веке погибли миллионы малозначительных для власти войцеков, в наше время раздаются чаще всего с телеэкрана, а не на выставках современного искусства.