Чтобы взлететь, нужен камень

Долгожданная книга Татьяны Толстой «Легкие миры» (М.: АСТ, 2014) - сборник автобиографических историй о мимолетном, написанных с невероятной степенью творческой свободы и стилевого изящества. Именно поэтому говорили мы в основном о грани между «высокой» художественной литературой и прозой нон-фикшн, которая в данном случае почти неразличима.

- Что случилось с вашей музой? Она перестала дружить с художественной прозой, в новой книге вы перешли на нон-фикшн.

- У Александра Гениса была статья «Иван Петрович умер» о смерти фикшн, с которой я совершенно согласна. В ней говорится: в литературном воздухе что-то случилось и это не позволяет придумывать, как раньше, писать: «Он вошел в комнату, посмотрел в окно». Этот язык разрушился. Потом все вернется, литература базируется на слове, делать Джона Кейджа в литературе не получится. У Кейджа есть музыкальная пьеса, в которой четыре минуты тишины. Ценители говорят: прекрасно. Голый король, алле! В изящной словесности не помолчишь. Но время для выдумки сейчас неблагоприятное. Поэтому в этой книге не придумано ничего, я пишу о реальных событиях, но мне интересно описать реальное событие, используя художественные приемы.

- Кажется, что «Легкие миры», этот рассказ-шедевр, давший название книге, не получился бы таким великолепным, не натренируй вы руку до того на других подобных историях, которые появлялись в ЖЖ и ФБ.

- Вы совершенно правы. Записи в ЖЖ и фейсбуке - это разминка руки. Надо все время что-то писать, чтобы, когда подплывет твоя тема, которую Господь как-то тебе пришлет, интонации были уже разработаны. Да, это этюды, гаммы, с утра встала - и вперед!

- Но писатель, сочиняющий роман, тоже описывает реальную жизнь. Где грань между фикшн и нон-фикшн?

- Я не знаю, где здесь грань, но вопрос прекрасный. На него проще не ответить, а сделать. Вот мы садимся в поезд, взяв с собой газету и детектив. Мы заглядываем в газету, там написано, что ужасным образом убит, может быть изуродован, NN, это может быть женщина или ребенок. И думаешь: какой кошмар, это же где-то рядом с моим домом, только бы не наших кого. Потом становится стыдно - почему думаешь только о своих, а другие, значит, ничего? Ты закрываешь газету. И с наслаждением переходишь к детективу, где кого-то зарезали, расчленили, может быть даже сварили до костей, вот и тридцать страниц позади, а где второй труп? Вот он - здорово! Включается другая часть мозга, хотя нервные натуры не могут и детективы читать, но в статистической норме человек от реального зла бежит, а художественное зло вполне терпит, даже готов им любоваться.

- Искусство ужасы... драпирует?

- Катарсис оно предлагает. Искусство преображает, осмысляет, ставит в ряд. Непонятно, кто есть Бог, что есть Бог, но, по-моему, совершенно очевидно, что существует какая-то сила лучше нас, выше нас, важнее нас, чище - иначе было бы просто глупо. В искусстве есть ориентация на далекие горизонты, на то, что придет свет после ночи, что кто-то лучше меня, и это дает утешение, надежду. Это дает искусству смысл.

- Интересно, что основная часть вашей книги вовсе не об искусстве и не о том, что есть Бог, и посвящена материальному миру - походу в магазин, сумочке, кофточке, сыру.

- Я очень люблю материальный мир, он создан нам на радость, а не на поругание, не любить его - гордыня. Господь создал неодушевленный мир, а затем из какого-то неясного баловства одушевил часть этого мира, а эти новые одушевленные отчего-то возгордились и стали попирать неодушевленных, вместо того чтобы увидеть в них Господа Бога и Его предвечную красоту. К тому же первый раздел книги - это все же более высокие тексты, дальше - уличный сор, «жизни мышья беготня», третий - попытка выхода из этой беготни, поэтому и называется он «Может быть, свет». Но чтобы оттолкнуться и взлететь, нужен камень, любой.

- Вы выставляете все ваши истории в фейсбуке, что вам это дает?

- Фейсбук - удивительное место. Раньше, когда ты выпускал книгу, ты ничего не знал. Здесь получаешь мгновенную реакцию. Но это и место огромного разочарования. В той же истории про сумочку мне хотелось изобразить тщету наших устремлений, попранную гордыню, вот ты рванулся, а тебя тут же шарах! - ты в эти дворцы не вхож, и ты выходишь понурым муравьем - мне хотелось эту эмоцию описать на простом материале. Оно так задумано, и оно так и сделано. Нет, посыпались вопросы - а что это за сумочка? А какая фирма? А я люблю другие сумочки... Но я писала о другом!

- Вы много рассказываете в книге о своей семье - у вас было шесть братьев и сестер, что дает такое количество родни?

- У нас всегда была очень дружная семья. Ощущение, что родных много, очень важно. У меня трое братьев и сестер умерли, и это оказалось гораздо страшнее, чем я могла себе представить. Выяснилось, что это как исчезновение континентов с карты. Смотришь - Африки нет. Потери эти абсолютно ужасны. Но поскольку я в смерть не верю и считаю, что они только переместились, и получаю от них недвусмысленные сигналы, это дает облегчение.

- Еще одна важная тема книги - Америка, где вы работали и до сих пор часто бываете. Многие сейчас повторяют «надо валить» - вы не из их числа?

- Нет, но я вполне понимаю, что есть люди, которым надо валить. Они так чувствуют, значит, им надо валить. Я так не чувствую, значит, мне не надо. Наши дедушка с бабушкой свалили в 1919 г. из Одессы, когда уже были в расстрельных списках, когда красные шли и зеленые, которые обещали убивать всех. Они бежали на пароходе, и дальше наступило четыре года совершенно бездомных скитаний, корешок пустить не получилось нигде - они стали раздражаться, злиться. Алексей Николаевич дал бабушке денег и сказал: «Купи яду, мы все кончаем с собой». Все, включая моего папу, ему было тогда пять лет. Бабушка, женщина умная, взяла деньги, ушла и купила два хороших бифштекса (смеется)... как-то они это пережили. Все эти рассказы я помню и что такое эмиграция и вся ее тоска - понимаю. Нет, я хочу из этой точки ездить по всему свету, а не из той.

- Что должно случиться, чтобы вы все же уехали?

- Можно представить себе фантастическую ситуацию, которую все накликивают, по-моему. Интернет закрыт, обходных путей нет. Тебе запрещено произносить матерные слова, иностранные слова, черно-бело не называть, по улице ходят отряды казаков или еще какое-нибудь православное воинство, которое мажет тебя черной краской, потому что ты надела недостаточно длинное платье, и, может быть, введут паранджу. И это все я еще выдержу. Но если еще и придут ко мне уплотнять квартиру и приведут кого-нибудь сюда, ну тогда, наверное, да. Я хочу сказать, что я пережила советскую власть, я много чего смогу пережить.

- Выход новой книги спустя более 10 лет после предыдущей для вас событие?

- Мне очень приятно, что люди это почитают, что у меня появились новые друзья, но сейчас у меня другая забота. Успеть бы написать все то, что я задумала. Оно же рождается по своему ритму. Ты не сваришь суп быстрее, чем он сварится. А у меня больше планов, чем возможностей.

- Планов? И это уже не гаммы?

- Нет. Мне надо писать про прабабушку, Анастасию Романовну Тархову (Крандиевскую), писательницу. Маму бабушки, Натальи Васильевны, жены Алексея Николаевича. Мне достался ее архив, хотя многое в припадке безумия она сожгла. Мне надо расшифровать то, что осталось. Никто, кроме меня, этого не сделает. И она просится.