Не забуду мать родную

Весна священная», или Frühlingsopfer в немецком варианте, - второй проект She She Pop в узком семейном кругу. Первый, созданный несколько лет назад Testament, документальная версия шекспировского «Короля Лира», исследовал отношения дочерей с их отцами. Проект оказался таким востребованным (его пригласили на Theatertreffen - ежегодную витрину немецких театральных достижений и долго катали по фестивалям, cреди которых был и московский NET), что теперь успеху аналогичной «Весны священной» он только помеха.

В новом «семейном» проекте четыре девушки (в некоторых версиях - три девушки и юноша) общаются со своими мамами, а роль базового текста выполняет партитура Игоря Стравинского, авторов столь заворожившая, что они воспроизвели часть ее ритмического рисунка в программке с пометкой «Просьба не стучать в такт во время перформанса». В отличие от «Завещания» с папами, сопровождавшими дочерей в турне, мамы на сцене вживую не присутствуют. Они появляются на четырех, натянутых вместо сценического задника, экранах и не сходят с них, даже когда разъяренные дочки в порыве подросткового бунта трясут экраны, как коврики, - виртуальные мамы извиваются, отбиваются, но позиций не сдают. Виртуозное видео Бенжамина Крига, представляющее четырех женщин с их молчанием, монологами, танцами, кокетством то властными фуриями, то послушными объектами манипуляций своих дочерей («Мама, сядь, расправь плечи, открой рот, руки перед собой - перед собой, я сказала!»), возникло в процессе репетиционного общения, которое в случае She She Pop всегда важнее результата. Что стоит за итоговыми дуэлями детей и родительниц, что не проговорено, на что наложено табу, - часто можно только догадываться. Им есть о чем молчать - и это сообщает спектаклю монументальность и загадочность айсберга. Что стоит за сценой, в которой дочери, сбившись в кучку, по очереди пытаются сказать что-то важное, но мамы на экранах «затыкают» их, молча вколачивая ритм «Весны священной» в подлокотники кресел? Чего мы так и не узнаем от деловой мамаши, поведавшей о профессиональных успехах и тут же заявившей: «Ничего личного рассказывать не буду»? Из какого сора растут великолепные эпизоды с одеялами, в которые женщины кутаются, которыми манипулируют, из которых кроят какой угодно образ, превращаясь в монашку, светскую даму, мадонну с младенцем или рабыню, утонувшую в чадре?

Как будто всего лишь игра в дочки-матери остается на поверхности, незатейливый сценический клип, который больше прячет, чем раскрывает так называемой правды. Даже когда дочери пытают матерей прямым вопросом: «А чем тебе пришлось пожертвовать?» - и как альтернативу демонстрируют собственную состоятельность и независимость - в том числе и от старомодной модели женской жертвенности. Объем затеи проступает не сразу. Как не сразу вырисовывается, что ритуальную игру в «сбрось маму с поезда» дочери получают в наследство. Она переходит к ним вместе с предметами - яблоко, расческу, светящуюся корону с надписью «Жертва» на видео передают друг другу мамы, потом они попадают в руки девушек на сцене и снова возвращаются на экран. Вещи и идеи ходят здесь по кругу. Как ритмы Стравинского. Чем дальше дети от родителей - тем ближе. Настолько ближе, что в финале дочки-матери образуют уже единое тело: девушки стоят за экранами и их фигуры и лица сливаются с материнскими. И те и другие брыкаются, выталкивают друг друга из оболочки, и кто кого тут принес в жертву и ради чего - уже не разберешь.

Достоверно, с юмором и, честное слово, не хуже, чем с папами.