Лучшие работы Николая Тархова представлены в «Наших художниках»

Выставка «Тарховъ» занимает все выставочное пространство галереи «Наши художники» и создает там мощное цветовое поле. Орущий красный петух, огненные подсолнухи, синяя-синяя Сена под холодной вангоговской луной, многокрасочный Монмартр, жарко пылающий закат - все течет рекой мазков, интенсивно наложенных на холст не знающей усталости рукой. Настоящая, всем понятная живопись - еще фигуративная, но уже не повествовательная и натуро-подражательная, эмоциональная. В частную галерею путь широкими массами не протоптан, а в музее такой показ пользовался бы большой популярностью.

«Мы хотели представить лучшего Тархова. Вокруг много его незначительных, проходных вещей, и может сложиться неверное впечатление о масштабе этого художника», - предупреждает арт-директор галереи Наталия Курникова. На выставку она отобрала из частных собраний работы первого десятилетия прошлого века, а Тархов умер в 1930-м под Парижем. Во Франции он прожил большую часть жизни, участвуя до революции параллельно и в русской, и во французской художественной жизни, был достаточно известен. Его выставку сделал сам Амбруаз Воллар, самый знаменитый парижский маршан. После революции на родине о Тархове забыли, а европейская художественная жизнь после войны о впечатлительных последователях импрессионистов не вспоминала. Но художник оставался им и себе верен, за что и получил звание «русского импрессиониста» не как ярлык, а в качестве характеристики.

Имя Николая Тархова вернулось из забытья 12 лет назад, после большой выставки в Третьяковской галерее. Для истории русского искусства и для рынка русского искусства его появление пришлось кстати. Если «русским импрессионизмом» живопись, например, Константина Коровина назвать затруднительно, а ранние ученические опыты наших модернистов просто невозможно, то Тархов - образцовый пример такового. Причем слово «русский» здесь имеет значение. Распирающиеся, разваливающиеся от переизбытка оранжевой плоти тыквы на холсте «Соседки», непереносимый для французского глаза темно-лиловый с тяжелым красным «Натюрморт с ирисами и пионами», поникшие «Подсолнухи» - некоторые картины Тархова напоминают не о прозрачности импрессионистов, а о красочном варварстве нарочито ярмарочной живописи «Бубнового валета». В этом объединении Тархов не участвовал, а состоял на родине в членах «Союза русских художников», там и выставлялся. Одна из его выставок прошла в 1910 г. в редакции журнала «Аполлон».

В каталоге сегодняшней выставки Тархова нет - редкий случай - текста современного исследователя. Только две перепечатанные - прямо с ять и еръ - статьи 1910 г. Одну написал Александр Бенуа, другую - Сергей Маковский. Вторая много цитирует первую, что и понятно: авторитет Бенуа был велик, его глаз зорок, а стиль письма элегантно прост. Он не считал Тархова подражателем, видел в нем самобытного и темпераментного художника, недооцененного как русскими патриотами, так и ленивыми, пользующимися привычными клише французскими критиками. Бенуа хвалил красочные, передающие «красоту жизни» пейзажи и натюрморты. Но картины материнства - Тархов много писал жену и детей - ему не нравились. Несмотря на «красивые комбинации красок» и на «скульптурный характер некоторых группировок», они не звучали. Поэтому на выставке в «Наших художниках» никаких «материнств» нет. Хотя в каталоге приведена репродукция одного изумительного картона со звучным изображением матери, жарко целующей ребенка.

Для нового русского художественного рынка, возникшего в конце 90-х, новое открытие Тархова, как и других «русских парижан», было большой удачей. Живописи такого качества, возраста, несоветскости и доступности для понимания рынку как раз и не хватало.

До 26 апреля