Интерпретатор
Владислава Суркова уже не назовешь теневым идеологом Кремля. Замруководителя президентской администрации в этом году выступал с публичными докладами и общался с журналистами едва ли не больше, чем за все предыдущие годы пребывания на высоком кремлевском посту. Только в четверг он дважды появлялся на публике: просвещал представителей зарубежной прессы, что такое “суверенная демократия”, и поучаствовал в презентации политологического сборника “Суверенитет”.
Все гадают: что означает столь частый выход в свет? Может, поражение в подковерных схватках? Или намерение стать настоящим публичным политиком, а там, глядишь, еще одним кандидатом в преемники? Гипотеза красивая, если бы не два факта биографии: детство в Чечне и молодость в ЮКОСе.
Но можно прочесть последние выступления Суркова буквально. Тогда в общем знаменателе получится вот что: за неимением других качественных интерпретаторов кремлевский чиновник пытается дать собственные разъяснения тому, какой политический режим формирует он и его коллеги. И какое место в этой системе отведено партии “Единая Россия”. Есть два повода просветительскую работу активизировать: саммит G8 и грядущие федеральные выборы.
А разъяснять приходится хотя бы потому, что у западной аудитории все чаще возникает вопрос: почему СССР не состоял в G8, а Россия состоит и даже становится хозяином саммита? Ведь однопартийная система и многое другое восстановлено. Сурков доказывает: и все-таки нынешний режим следует считать демократией. Допустим, “управляемая демократия” – оксюморон. Назовем иначе – “суверенная демократия”. Особая политическая культура, произрастающая в зоне рискованного земледелия. Другая, увы, не приживается.
У внутренней аудитории вопрос почти противоположный: почему “Единая Россия” считается правящей партией, но по-прежнему не может влиять ни на расклады в Кремле в преддверии смены его хозяина, ни на правительство, ни на губернаторов, даже партийных. А при этом должна выступить на парламентских выборах еще лучше, чем четыре года назад, – иначе не сложится конституционное большинство. Сурков и здесь вносит коррективы: объявляет, что преемник может стать партийным, – а заодно руками подшефных ужесточает избирательное право.
Трудно (а надо) не считаться с мнением главной партии страны при решении главного государственного вопроса. Трудно (а хочется) в советской шинели проходить дресс-код в элитном западном клубе. Тяжело одному Суркову отдуваться за всех творцов этой системы, мотивируя нашу запутанную политику. Но возможно, он единственный, кто способен решать такие головоломки.