От редакции: Промежуточный финиш
Что это было? Примерно так можно коротко выразить реакцию западных политиков на боевую речь Владимира Путина в Мюнхене (подробнее см. статью на этой же странице). Одни пытаются обратить все в шутку (министр обороны США Роберт Гейтс говорит о “прямоте старых шпионов”), другие в который уж раз объявили о начале новой холодной войны, третьи просто недовольны неконструктивным, на их взгляд, выступлением российского президента. Владимир Путин не шутил, но и не сказал ничего принципиально нового, придающего смысл затертому штампу “холодная война”.
Предчувствие холодной войны стало одной из главных тем западных СМИ в последние недели: НАТО расширяется на восток, США собираются разворачивать элементы системы ПРО в Польше и Чехии, Россия, в свою очередь, наращивает военный бюджет и обещает “асимметричные ответы”. На прошлой неделе Роберт Гейтс заявил, что США должны “противостоять угрозам, с которыми сталкиваются из-за ядерных амбиций Ирана и Северной Кореи, нечетких позиций таких стран, как Россия и Китай, которые к тому же занимаются наращиванием вооружений”. Путин в ответ лишь еще раз заявил о неприятии однополярного мира и провозгласил право России на самостоятельную внешнюю политику. Обо всем этом он упоминал в разных выступлениях на протяжении последних полутора лет. В Мюнхене эти тезисы прозвучали, возможно, в наиболее концентрированном виде, перед целевой аудиторией и, пожалуй, наиболее эмоционально (на эмоциональную окраску как раз могли повлиять предыдущие заявления американцев, того же Гейтса).
Двоичный код холодной войны, безусловно, накрепко засел во многих головах на Западе и Востоке, и прежде всего в головах военных. И интерпретация любого обострения отношений между Россией и Западом как начала холодной войны – самая простая. Однако она противоречит даже недавно обновленной военной доктрине США, считающей главной угрозой не конкретную страну, а всеобщую неопределенность (кстати, близкий тезис лежит в основе российской доктрины).
На новую гонку вооружений у России просто не хватит средств. При всей эйфории от высоких цен на энергоносители это прекрасно понимают в Кремле. Но также там понимают, что политика США как мирового гегемона на данный момент объективно провалилась, традиционные мировые лидеры в лице Америки и европейских стран не знают, что делать в ситуации развивающихся региональных конфликтов, и этим грех не воспользоваться. Польза прежде всего экономическая: Россия в последнее время заключила выгодные сделки с Алжиром, Индией, пытается поддерживать Иран для обеспечения там своих энергетических интересов (атомные станции, нефть, газ), поставляет оружие на Ближний Восток (этому же посвящен, кстати, нынешний визит Путина в Саудовскую Аравию, Иорданию и Катар – страны, которые американцы традиционно считают частью сферы своих интересов).
С другой стороны, обеспечить этим действиям нейтрально-прагматический имидж России никак не удается. Можно спорить, кто первый начинает делать громкие заявления – Запад обвиняет Россию в двойных стандартах или Россия обвиняет Запад в том же, – в любом случае у российского “просто бизнеса” быстро вырастает внешнеполитическая идеологическая надстройка, однозначно негативная.
В этом смысле можно только позавидовать таким странам, как Китай, Индия или, скажем, Казахстан, которые за последние 15 лет добились наибольшего рывка в том числе благодаря своей неконфликтной внешней политике. Россия тоже растет, но ее внешняя политика опережает экономические успехи. Благоприятная сырьевая конъюнктура никак не сказывается на структурных реформах. Из-за комплекса неполноценности, возникшего после распада СССР, мы стремимся заявить о возрождении раньше, чем оно действительно произошло. Да, Владимиру Путину хочется зафиксировать историческую заслугу – возвращение к уровню СССР по роли в мире. Цель благородная, но промежуточная.