Нужно развенчать мифы о Северном Кавказе

О Кавказе катастрофически не хватает объективной информации, зато мифов предостаточно. Практически весь публичный дискурс о ментальном, экономическом и политическом своеобразии семи кавказских республик построен внутри Садового кольца на исторических материалах, публицистических статьях, многочисленных «справках», изготовленных конфликтующими сторонами, и бытовом опыте авторов, ньюсмейкеров и экспертов.

Политические решения принимаются в том числе и на основании этого дискурса-симулякра, а их последствия разворачиваются в реальности порой настолько ужасной, что аналитики и журналисты предпочитают не расставаться с иллюзиями. Слишком часто миф про Северный Кавказ и сам Северный Кавказ живут в разных измерениях. Восстановить в правах упраздненную реальность – задача, которая требует подробных исследований почти с белого листа и осложняется тем, что скорость изменений этой реальности порой выше, чем быстрота нашего понимания.

Мифологизированные проблемы

Почему-то считается, что основные причины конфликтов на Северном Кавказе – (1) сложная этнополитическая структура общества, (2) межконфессиональные противоречия и (3) слабое социально-экономическое развитие региона.

В действительности этнические конфликты «расслаиваются» на декларативное противоположение идентичностей – например, кабардинцы/балкарцы, кумыки/аварцы, черкесы/карачаевцы, ингуши/осетины и т. д. – и на реальную борьбу субъектов региональной, а иногда и федеральной политики за ресурсы и статусы. Игроки, которые могут контролировать этот инструмент, используют «этнический патриотизм» для решения своих экономических и политических задач. Именно они инвестируют в конфликты организационные и материальные ресурсы, рассматривая конфликт (межэтнический, межнациональный) как высоколиквидный «актив». Примеров тому множество и в истории 1990-х, и в сегодняшней политико-экономической жизни республик – перераспределение земельных и других (например, горнолыжных курортов в Приэльбрусье) ресурсов Кабардино-Балкарии, борьба за политическое равноправие черкесов в Карачаево-Черкесии, отгонные пастбища на «кумыкской» территории и пресловутые этнические квоты в исполнительных и представительных государственных и муниципальных институтах в Дагестане.

Межконфессиональные отношения не исчерпываются религиозным экстремизмом. На сегодня религиозный экстремизм – слишком широкое обобщение многих, различающихся по природе и по значимости процессов со сложной мозаикой бенефициаров. В то время как официальный ислам борется с адатами, регулирующими обряды похорон и заключения брака, ислам салафитский (или ваххабитский) конкурирует с правоохранительными органами. И эта конкуренция разворачивается на самом большом кавказском «рынке» – рынке насилия.

Буквально в последние месяцы на Северном Кавказе, который (de facto, а не de jure, конечно) расширился на Абхазию и Южную Осетию и перестал быть только Северным, появилась новая конкурентная площадка – соперничество президентов фронтирных республик за региональное лидерство. Получается, что фронда на территории конкурента выгодна соседям, если они претендуют на более высокий статус в макрорегионе.

Возможно, введение «наместника кавказского», предложенное в послании президента Федеральному собранию, поспособствует становлению этой конкуренции.

Третий «фактор нестабильности» – бедность, экономическая и технологическая отсталость территорий – стал поводом для поступления огромных бюджетов в распоряжение региональных элит. Как распределяются эти средства, предмет отдельного исследования. Об этом говорят много, но по большей части очень отвлеченно – слишком много заинтересованных в том, чтобы эта часть реальности была особенно ускользающей. Важно, что бедность населения и отсталость экономик – тоже актив в торговле за бюджетные ресурсы.

Реальные активы

Межэтнические конфликты, терроризм, бедность могут стать (а может, уже и стали) таким же активом в умелых руках, как нефть и газ, алюминий и медь, атомная электроэнергетика и запасы леса. В стране слишком много людей, привыкших зарабатывать на рынке насилия и на «рынке бюджетов».

И, надо отдать им должное, по перераспределению в свою пользу бюджетных поступлений республики Северного Кавказа выигрывают в конкурентной борьбе с другими регионами.

Образ конфликта как актива для наглядности подкреплен схематической таблицей внизу страницы. Здесь Иркутская область приведена исключительно для примера, поскольку имеет «второстепенные» активы – Байкал и моногорода, которые можно «по этиологии» отнести к той же группе, что и первостепенные, например, для Кабардино-Балкарской республики (КБР), религиозный экстремизм и бедность. Когда есть лес и другие материальные ресурсы, экология и социальные проблемы моногородов – второстепенный фактор политического торга. Но когда основным активом становится конфликт, привычная экономическая теория не действует.

Этот пример подчеркивает, что в КБР основными активами являются не запасы природных ископаемых или эффективные промышленные предприятия, основные активы республики – это межэтнические (балкарско-кабардинский) конфликты, наличие экстремистских групп, социальная напряженность.

В этой инвертированной с точки зрения «западной» картины мира реальности идеи о борьбе с коррупцией, развитии гражданского общества и даже выходе экономики из тени могут быть обращены скорее к золотой рыбке, чем к реальным политикам и администраторам.

Для исправления инверсии нужно менять правила, а не игроков. Ликвидировать причину конфликтов, а не инвестировать в их развитие бюджетные деньги. Но сначала придется назвать вещи своими именами, а для этого мало управленческих компетенций, нужны ответственность и политическая воля.