Михаил Фишман: Громить, хватать, поджигать

Чтобы определить курс лечения, сначала надо поставить диагноз. Основную причину погромов, внезапно прокатившихся по Британии, сейчас ищут в жесткой политике консервативного правительства Дэвида Кэмерона. Соцпрограммы сокращаются, безнадежность растет, перспектив не видно, бедная молодежь выходит на улицы.

Вспоминают и про традиции британского хулиганства и футбольного фанатизма, про тамошнюю склонность к пьянству и дракам. Говорят об эффекте социальных сетей, с помощью которых погромщики могли координировать нападения.

Скорее всего, эти соображения в той или иной степени верны. Но они выглядят слишком общими, плохо объясняют, что случилось, и потому не позволяют, по крайней мере, с ходу выписать рецепт. Что делать, когда один из самых устроенных и привлекательных для жизни мегаполисов вдруг превращается в средоточие агрессии и насилия? Кроме того, что усиливать полицию.

Отсутствие очевидного ответа на этот вопрос, судя по всему, и представляет собой основную проблему. С такой стремительностью немотивированного перехода из одного качества в другое мир во всех принятых смыслах слова кажется ненадежным.

Современное общество привыкло к вспышкам насилия, часто трагическим. Мы ждем его от террористов, экстремистов, фанатиков, обыкновенных бандитов с улицы. Мятежи, похожие на те, что случились в Англии, тоже бывают. В 1992 г. горел Лос-Анджелес, предместья Парижа – в 2006 г., в прошлом декабре легкий запах погрома повис над Манежной площадью.

Очень трудно ловить террористов, возможно, еще сложнее решать проблемы, которые ведут к мятежам и копились десятилетиями. Но по крайней мере понятно, о чем речь. Скрытая сегрегация во Франции привела к появлению этнических гетто – именно там зрели агрессия и протест. Причиной националистического митинга в Москве стал протест против коррупции в МВД.

В Британии все было несколько иначе. Нормально, когда политические требования растут по ходу социальных беспорядков. С этим можно работать. В Лондоне они, наоборот, сразу же растворились. Про убитого полицейскими молодого человека все быстро забыли, и массовый грабеж превратился в бунт ради бунта.

Главным в нем стало объединяющее чувство высвобождения из-под спуда социальных правил и обязательств: раньше было нельзя орать, громить, хватать, поджигать – а теперь можно. Погром для его участников стал праздником, карнавалом, позволившим надеть капюшоны-маски и выйти за пределы обыденности.

Это обычная эмоция, сопутствующая любому погрому. Принадлежность к толпе рождает пьянящую эйфорию, легкость в мыслях и действиях, и они распространяются в толпе со скоростью огня по сухому ельнику. Вряд ли это предмет социальной политики – это не экономический, а психосоматический феномен. Только что в Британии он проявился в концентрированной, яркой форме: просто погром – и все.

Урок этих событий, видимо, состоит в том, что и в начале XXI в. истинная угроза социальному миру исходит не от экстремистов, фанатиков и преступности, а от бессмысленный агрессии, к которой так склонны деклассированные обыватели.