Сергей Закин: Город контрастов

Все города мира поделены на западную и восточную половины, при этом запад обычно оказывается средоточием благополучия, а восток ­– пристанищем бедноты. Это наблюдение, сделанное антропологом Клодом Леви­-Строссом, до сих пор верно во многих больших городах мира, но не в Лондоне. В Лондоне границы между богатством и бедностью сложнее. Конечно, все слышали про Ист­-Энд, но ближе к реальности разделение на респектабельный северный берег Темзы и рабоче-иммигрантский южный.

Один из южных районов, Брикстон, был эпицентром мятежа 30-летней давности. В 1981 г. здесь в течение трех дней горели автомобильные покрышки, здесь жгли, грабили и просто наслаждались анархией. Границу зоны, за которую взбунтовавшиеся жители Брикстона вытеснили полицию, до сих пор называют «линией фронта», и я живу как раз на ней. С высоты сегодняшнего дня понять тот протест не сложно. Выходцы с Ямайки и из других бывших британских колоний в Карибском море скапливались здесь все послевоенные десятилетия. Здесь царили нищета, безработица и все связанные с ними пороки. Полиция относилась к чернокожим жителям враждебно, те отвечали взаимностью. Напряжение росло, пока наконец арест одного местного юноши не вылился в столкновения. Опыт был получен, уроки выучены, и ничего подобного в городе не должно было случиться. В этом были уверены и власти, и сами лондонцы.

Но события минувшей недели оказались не просто повторением пройденного. Они значительно превзошли брикстонский мятеж по масштабу, цинизму, жестокости и бессмысленности. И понять их сложнее, чем события 30-летней давности. Разделение на север и юг оказалось теперь неактуальным – линии фронта образовались во множестве районов сразу. Лондонские «бобби» вообще поначалу выглядели растерянными и жалкими, потому что все последние десятилетия их готовили не подавлять, а предотвращать и взаимодействовать.

Полицию и общество новый мятеж застал врасплох. Когда в 2005 г. беспорядки охватили иммигрантские пригороды во Франции, британские политики и журналисты в один голос повторяли, что здесь подобное невозможно, потому что в Париже – в отличие от Лондона – выходцы из иммигрантских семей не чувствуют себя интегрированными в общество.

Но события последних дней показали, что произошла терминологическая подмена. В Брикстоне и подобных ему районах произошла не интеграция, а джентрификация, а это, как выяснилось, совсем разные вещи.

Тридцать лет назад, после заверений властей, что теперь они не оставят проблемные районы без внимания и поддержки, в Брикстон потянулись так называемые молодые профессионалы – представители среднего класса, привлеченные дешевизной жилья и альтернативным характером района. На бывшей «линии фронта», на Рэйлтон-роуд, возникли милые кафе, которым может позавидовать Челси. Но в этих кафе сидят новые жители, а не потомки участников брикстонского мятежа. Те остались в мире их родителей.

Разделение на «включенных» и «исключенных» сохранилось; между двумя мирами по-прежнему есть граница. Она проходит по периметру council estates – жилых домов, построенных государством и выделяемых за минимальную арендную плату малоимущим слоям населения. Эти кварталы росли все послевоенное время – сразу после войны власти пообещали возвести на образовавшихся после бомбежек пустырях город-сад. В течение нескольких десятилетий сменявшие друг друга правительства лейбористов и консерваторов строили дома и сажали деревья. Дома эти, как правило, походили на советские многоэтажки.

С течением времени большинство их жителей стали составлять не рабочие, а люди, живущие на пособие. В южном Лондоне – Брикстоне, Пекхэме, Клапхэме и других районах, названия которых в последние дни обошли весь мир, – население таких домов и кварталов составляют в основном потомки иммигрантов из Вест-Индии. На севере Лондона – в Хакни и Тоттенхэме, с которого и начались недавние беспорядки, – в муниципальном жилье обитают многочисленные потомки местных рабочих, ставшие люмпенами.

Всего на муниципальные квартиры приходится 28% лондонских семей. При общем населении Большого Лондона, превышающем 8 млн, это сотни тысяч человек самого разного происхождения и цвета кожи, которых объединяет то, что они выросли в мире, в котором большинство никогда не работало, в мире, обитателей которого с детства захватывают алкоголь и наркотики.

Всю Британию шокировали признания некоторых малолетних участников лондонских погромов, что они «показали этим богатым, что могут делать, что хотят». Но их слова лишь подтвердили ощущение, с которым мы в южном Лондоне жили многие годы: они не считают себя частью нашего мира. «Наш мир» – это совсем не богатый мир. Это обычный мир среднего класса – утром на работу, вечером с работы. Но для подростков из муниципальных квартир это символ благополучия, которого они лишены. Благополучные люди для них враги. А с врагом можно поступать как угодно.

На закате советского времени, когда я был студентом-филологом, на занятиях по семиотике нас учили терминам «открытая» и «закрытая» система. Говорили о том, что закрытая система обречена на вымирание. Мы видели в этих лекциях завуалированный разговор о Советском Союзе. Советский Союз вскоре после этого рухнул. Лондонские муниципальные дома и кварталы тоже превратились в закрытую систему, и последние события показали, что систему эту тоже необходимо каким-то образом разрушить. Но это будет долгий и очень болезненный процесс.