От редакции: Гражданская казнь в эфире
Когда-то давно существовал ритуал гражданской казни. В России обвиненного в политическом преступлении привязывали к позорному столбу и, срывая с него погоны и ломая шпагу над его головой, при скоплении сотен, а иногда тысяч зевак лишали социальной исключительности – т. е. чинов и дворянства. Так было с декабристами, так было, например, с Николаем Чернышевским в мае 1864 г. Во Франции так было с несправедливо обвиненным в шпионаже капитаном французской армии Альфредом Дрейфусом в январе 1895 г.
С человеком без статуса, без «охранных грамот», которыми были звания и принадлежность к сословию, можно было обращаться как угодно. Переживший церемонию вычеркивался не только из сословия, но и из обычной жизни. Процедура такого виртуального стирания в порошок пережила имперскую Россию и в сталинском СССР стала выражаться в публичном поношении на собраниях и в печати. Ругательные статьи были близким предвестником настоящей казни. В иных случаях словесное осуждение начиналось уже после расстрела или приговора к длительному заключению. Власть чувствовала необходимость уничтожить того, в ком видела угрозу, не только физически, но и морально. Стремились уничтожить даже упоминания о провинившемся и его изображения: страницы выдирались из книг, фотографии ретушировались, имя задним числом стиралось из общественной памяти. В хрущевские и брежневские времена нравы советской элиты смягчились, гражданская казнь, т. е. разгромная статья в прессе или проработка на собрании, необязательно означала лишение свободы. Но за ней следовали меры, вычеркивавшие «казненных» из привычного пространства. Им запрещали работать на прежнем месте, печататься, преподавать.
В сегодняшней России публичная гражданская казнь восстановлена в форме телевизионных расследований, «документальных» фильмов или, наоборот, в форме вычеркивания человека из эфира. Телевизионные репортажи о Михаиле Прохорове после его решения выйти из «Правого дела» резко изменили интонацию. Затем средства массового поражения умов нанесли мощный пропагандистский залп по вчерашним союзникам. Разоблачительные сюжеты о Прохорове и его соратниках по своей стилистике были похожи на кампанию против Юрия Лужкова, начатую незадолго до его отставки в сентябре 2010 г., или на кампанию против Александра Лукашенко, проведенную накануне президентских выборов в Белоруссии в декабре 2010 г.
Стремительные изменения телевизионной картинки и комментариев о ныне опальном политике и бизнесмене демонстрируют, что современное отечественное телевидение не только развлекает и информирует (дезинформирует) россиян, но и – по замыслу руководителей – играет роль реальности.
Телеканалы остаются главным окном в жизнь для большинства населения страны, несмотря на ощутимый рост аудитории рунета в последние годы. Присутствие на экране остается главным критерием успеха и существования политической или медийной персоны, организации и партии. Серия передач, в которой имярек становится мишенью разоблачений, уничтожает доброе имя человека. Запрет на его присутствие в эфире популярных передач уничтожает его вообще. Тем самым телевидение превратилось в современный инструмент виртуальной гражданской казни и – иногда – реабилитации. Это несомненная победа постмодернизма в сознании политических менеджеров России: они убеждены, что за пределами виртуальной телевизионной картинки нет никакой другой реальности. Но это большое упрощение (см. статью «Параллельная Россия» на этой странице).
Телевидение реально ровно настолько, насколько ему верят. По данным «Левада-центра», 52% россиян называют официальные СМИ инструментами пропаганды и манипулирования, 29% опрошенных считают их работу объективной. По данным ВЦИОМ, большинство жителей Москвы и Петербурга верят сообщениям знакомых и интернета больше, чем СМИ (45 и 34% соответственно). Большинство россиян в глубинке пока доверяют СМИ больше, чем альтернативным источникам информации, но рост интернет-аудитории со временем лишит телеканалы их нынешнего значения.