Глеб Павловский: Эксперимент с демократией в России

Я рассматриваю демократический опыт России как эксперимент. Демократия у нас может получиться, а может – нет. Удача или неудача импровизации определяется кроме прочего проработкой опыта строительства демократических институтов. При отсутствии политического анализа есть риск провалить эксперимент. Этот риск усиливается и у нас.

Известен «парадокс Бёкенфёрде» – либеральная демократия опирается на основания (культурные и социальные), которые сама не создает и создать не может. Это призыв к анализу оснований. Рассмотрим Российскую Федерацию как многоактную импровизацию, возникшую по случайным причинам для решения срочных проблем (сохранения централизованного контроля на территории остаточной России или РСФСР; ответственности по внешним долгам СССР; контроля за союзным ядерным потенциалом и т. д.). В дальнейшем импровизация обросла распределительными коалициями и группами интересов. Обросла организациями, притворявшимися «институтами». В России разница между организациями и институтами мала.

Тандем – пример того, как импровизированная организация превратилась в опасный институт. Тяжкий случай импровизированного «института» – превращение областной системы СССР в перечень «субъектов Российской Федерации». Мнимых субъектов – поскольку ни одна область не могла стать реальной политической единицей.

Общеизвестно выражение «асимметричная Федерация». Она асимметрична из-за неравенства областей и республик в составе Российской Федерации и того, что в состав одних субъектов входят другие субъекты, что, вообще говоря, абсурдно. Это советские обрубки, фрагменты административных тел, нашпигованные бюрократией, присвоившей символическую компетенцию.

Зато есть масса непредставленных субъектов, и главные среди них – русские. Мы твердим, что кавказские земли – «та же Россия». Верно. Но никто не говорит официально, что и русские земли – та же Россия. Русские, кавказские, татарские земли – все составные части России в политике представлены по-разному; а русские не представлены никак. Не представлены и различия между русскими землями, ведь мы не унитарны.

Итак, экспериментальная импровизация 1990–1991 гг. создала проблемы, с которыми приходится иметь дело при строительстве новой России, в ее nation building. Страна несет травматичный опыт прошлых либерализаций. Это политические шрамы от старых травм.

Социальная реальность, будучи долгое время объектом неудачных экспериментов, развила иммунитет к реформам вообще. Механизмы иммунитета к насилию над реальностью стали частью самой социальной реальности – ее реальными институтами.

Попытки «зачистить реальность» (независимо от цели, которая их вдохновляет) ведут к сопротивлению и страстным реакциям в социуме. Живой пример – радикальная реформа армии, которую проводит министр обороны Сердюков. Эта единственная радикально-прогрессивная реформа Медведева вызвала тотальное отторжение всех политических групп – от фашистов до либералов и даже правозащитников, которые сами требовали этой радикальной реформы!

Ульрих Бек сам модерн называет рефлексивным модерном, который ведет к ревизии принципов классической демократии. Ревизия – это пересмотр оснований, который откладывали слишком долго. В таких импровизирующих демократиях, как российская, на это накладывается мечта о ревизии самого демократического эксперимента.

Я редко встречал в Кремле людей с явно антидемократическими взглядами. Демократия в России – консенсус, которого придерживались все ее президенты. Либеральная ось («За мою свободу!») остается общей для всех групп электората. Граница между либерализмом и авторитаризмом в условиях «рефлексивного модерна», по Беку, размыта. Она дополнительно размывается необходимостью для власти участвовать в гонке на опережение. Обогнать конкурентов для нас – значит интенсифицировать преимущества. Интенсификация власти породила доминирование кремлевских авангардистов. Мы рассматриваем свою команду как неповторимую власть, жертвующую мелочами демократии ради поэтапного внедрения ее институтов.

Для опережения других он нуждается в информации; Кремль долго был главным потребителем знаний о социальной реальности в России. Администрация президента исходила из меритократического приоритета команды, которая «все сама лучше знает».

Пора обдумать элитарный и часто рискованный авангардизм президентской команды власти. Зародившись на рубеже 1980–1990-х гг., он развился в мощную гегемонию и пользуется своей безальтернативностью. Важным ресурсом власти долго была эта смесь догматической меритократии со способностью к внутренней самокритике. Мы долго контролировали уровень собственной адекватности. Но, кажется, теперь это стало излишним.

Демократия в России – это нервный и острый опыт. Поздно спрашивать, для чего было создавать Россию в никогда не существовавших границах на невозможной советской платформе. Так или иначе Россия возникла – и от ее имени действует наша нервная, опасная – гениальная власть, используя саму демократию как средство форсажа. Даже если наш эксперимент потерпит полную неудачу, он останется важной темой политической мысли, ценной для будущих русских демократий.

В прошлую пятницу, 11.11.2011, вышла предыдущая статья из «Словаря абстракций Кремля».