Элла Панеях: Протестующие обходятся без государства
В событиях вокруг разворачивающейся волны манифестаций, которая все меньше напоминает кампанию протеста против нарушений закона на конкретных думских выборах и все больше – массовое движение, требующее изменения самой сути политического режима в стране, примечательнее всего тот уровень и то качество самоорганизации, которые демонстрируют участники протестов. Пока государство последовательно дичало, общество, напротив, модернизировалось и наращивало социальную ткань (нормы, ценности, множественные и разнообразные связи между людьми, способы взаимодействия), преодолевая естественную трансформационную аномию раннего постсоветского периода. И сейчас общество наглядно демонстрирует, насколько, вопреки известной поговорке, оно не заслуживает того правительства, которое имеет. Несколько примеров.
В Петербурге в отличие от Москвы 10 декабря милиция практически устранилась от регулирования передвижения людей с первоначального, «несогласованного» места встречи к площадке, выделенной под «разрешенный» митинг, – людей только предупреждали об изменении места. Тысячная толпа прошла, разделившись на несколько потоков, две остановки метро по центру старого города, по узким тротуарам со множеством перекрестков, законопослушно останавливаясь на каждом светофоре. Не разбив ни одного стекла и не породив конфликта со случайными прохожими, не перекрыв движения. Как непосредственный участник, свидетельствую: в этой толпе неорганизованной молодежи чувство полной безопасности исчезало только тогда, когда поблизости появлялись люди в полицейской форме.
Еще год назад столкновение какого-нибудь «русского марша» с протестующими против него «антифашистами» виделось как неизбежная массовая драка – что, собственно, и легитимизировало жестокие разгоны либо самих мероприятий националистов, либо контрманифестаций их идейных противников. И вот все столкнулись на одной площади. Конфликт действительно случился – интересна его форма: на митинге в Петербурге 18 декабря организованные националисты явились на место сбора пораньше и заняли места у трибуны, чтобы создать у ораторов либерального направления ощущение, будто бы их освистывает вся площадь. Конфронтационный жест, конечно, но ничего общего с тем массовым побоищем, которым нас всегда пугали. Стояли рядом, скандировали вместе общие лозунги, встречали взаимным молчанием или свистом чужие, мирно разошлись. Вмешательства полиции не потребовалось.
Неспособность лидеров оппозиции хоть о чем-нибудь договориться друг с другом давно уже стала притчей во языцех. Сейчас же заседания оргкомитета митинга 24 декабря идут в прямом интернет-эфире. Если возникает разногласие, которое не удается разрешить в течение пары-тройки реплик, аргументы спорщиков тут же прерываются предложением поставить вопрос на голосование электронной аудитории – десятка тысяч зрителей (в более сложных случаях – вывесить голосовалку в интернете для всех). В результате решения принимаются с быстротой, которая человеку, хоть раз наблюдавшему дебаты «объединенной оппозиции» – с борьбой амбиций и очень разных политических взглядов – да и просто участвовавшему в организации чего бы то ни было, может показаться практически нереальной. Правым и левым удается договориться быстрее, чем властная вертикаль способна реагировать на их решения. Вот и приходится пробавляться детскими хулиганскими выходками вроде слива телефонных переговоров Немцова (уголовное преступление, к слову). И что? На глазах у публики в новой, плотной, социальной среде возможный конфликт угас в несколько часов. Немцов извинился перед теми, кого задел, задетые – каждый – выступили с заявлениями, возлагающими ответственность за инцидент на тех, кому она причитается: на инициаторов слива. Доверие между участниками ситуации, вышедшими из нее с честью, повысилось.
Сбор средств на митинг происходит через счет, открытый на имя физического лица; вопросы доверия публики решаются исключительно через открытость, прозрачность и репутацию. Главная же формально-юридическая проблема – максимально защитить «кошелек Романовой» от тех угроз, которые исходят от государственных органов.
Социологи права знают, что люди чаще обращаются к формальному закону там, где другие формы социального контроля, другие модусы разрешения конфликтов не срабатывают. Если людям небезразлично мнение других людей, прохожему не все равно, что делает другой прохожий, существует понятие репутации, есть доверие и солидарность, то внешний арбитр – судья, внешний страж порядка – полицейский и прочие профессионалы государственного принуждения просто не вовлекаются: люди взаимодействуют без них. Люди, участвующие сейчас в протестах, не нуждаются во внешнем регуляторе – по крайней мере в регуляторе такого качества, какое российское государство может сейчас им предложить. Это хорошая новость для нас всех: можно надеяться, что протесты не сорвутся с мирной волны в силовой конфликт – по крайней мере по вине протестующих. И плохая новость для регулятора: его здесь не позовут в арбитры; напротив, протестантующие твердо настроены призвать закон в арбитры против него самого – как против единственного игрока на поле, который не умеет и не хочет договариваться.