Линор Горалик: Цвет против
Как по цвету одежды определить оппозиционера в толпе
Опознавательным знаком «оппозиционера» оказывается не ношение какого-то конкретного цвета, а цветовая насыщенность костюма вообще
Перед началом одной из протестных демонстраций две девушки лет двадцати прихорашивались в туалете кафе, где собиралась небольшая компания демонстрантов. Одна девушка – боевого вида, крепенькая, с короткой асимметричной стрижкой – прилаживала лохматый белый бантик то к белому поясу ярко-красных джинсов, то к вороту белой с оранжевым рубашки. Другая, попрозрачнее, в мягком синем платье и аккуратных туфлях на каблучке, подкрашивала ресницы, склонившись к зеркалу маленькой головкой с прямым пробором. Поморгав ресницами, она огладила юбку и неуверенно сказала подруге: «Будут винтить – будет неудобно...» На что ее подруга раздраженно ответила: «Что ж теперь, подстраиваться?»
Костюм и политика – тема бесконечная, а цвет и политика – тем более: можно вспоминать пурпурные тоги и геральдические штандарты, «белых» и «зеленых» времен Гражданской войны, коричневые рубашки, черно-алые свастики, красные знамена, оранжевые шарфики на Майдане – и сотни других примеров. «Белая революция» последних месяцев оказалась не столько «белой», сколько «цветной»: при сравнении «оккупайских» фотографий со случайными фото больших людских скоплений на московских улицах частота ярких вкраплений бросается в глаза прежде всего. На фотографиях разгонов и арестов одна из сильных составляющих визуального эффекта – цветовой и стилистический контраст между одеждой митингующих и антиутопическими темно-серыми скафандрами представителей закона.
В двадцатом веке власть и народ в России окончательно поменялись цветовой гаммой: уставная форма, в течение восемнадцатого и двадцатого веков постепенно терявшая свою богатую колористику, при большевиках окончательно потемнела и поблекла, зато повседневная одежда широких масс по мере развития химической и текстильной промышленности медленно набирала цвет. На Западе тот же процесс шел еще быстрее, и эпоха цветной фотографии окончательно утвердила палитру противостояния войск бунтующим массам: анилиново-яркие хиппи вставляют цветы в черные дула полицейских автоматов, серьезные студенты Сорбонны в клетчатых рубашках держат яркие плакаты перед лицами темно-синих ажанов.
Однако сегодняшний «оккупай» в Москве производит на зрителя особенно сильное впечатление не только из-за вопиюще чрезмерной экипировки «космонавтов» с черными дубинками, но и потому, что российский повседневный костюм до сих пор остается очень приглушенным, сдержанным, с преобладанием черного, серого, коричневого, синего. Исключения из этого правила составляет обычно очень определенная страта людей: «креативный класс» – понятие шаткое и сложное, но многие представители этой страты действительно являются представителями условно-творческих профессий.
В результате в Москве последних месяцев сложился интереснейший феномен, когда опознавательным знаком «оппозиционера» часто оказывается, вопреки исторической традиции, не ношение какого-то конкретного цвета, а цветовая насыщенность костюма вообще.
В дни, последовавшие за Маршем миллионов, когда ОМОН выборочно арестовывал прохожих на улицах по, казалось бы, непонятному признаку, ходила шутка про «задержан за неположенное выражение лица». На самом деле создавалось впечатление, что задерживали «за неположенный цвет одежды» – необязательно революционно-белый, но «какой-то такой». И здесь, конечно, напрашивается концовка про противостояние серости и яркости, концовка, к которой в силу ее очевидности не хотелось бы переходить. Вместо нее хотелось бы сказать что-нибудь простое.
Например, что протесты сделали образ ярко одетого, живо глядящего человека чуть более заметным, легитимным и привычным. Авось и на повседневном костюме мирного времени это скажется каким-нибудь приятным образом.