Василий Кашин: Крушение китайской картины мира
«Я был типичным патриотом до 2008 г. Я верил, что «враждебные иностранные силы» всегда в ответе за несчастья моего народа. Работая футбольным комментатором, я позволял себе призывы «рубить головы японским дьяволам». В японских игроках я видел наследников тех солдат, которые жестоко убивали мирных граждан Китая во время резни в Нанкине в 1937 г. Я проклинал комментаторов CNN за антикитайские высказывания... Но мой патриотизм покинул меня, когда я стоял перед руинами школы в Бейчуане. Было ясно, что не «империалисты» украли стальные прутья из бетона, из которого строили наши школы. Наши дети погибли не от рук заграничных дьяволов. Они погибли от выпачканных взятками рук моего собственного народа».
Это отрывок из опубликованной в конце мая New York Times статьи известного китайского блогера Ли Чэнпэна о переосмыслении им патриотизма на фоне ужасного землетрясения в провинции Сычуань в 2008 г. Статья, многих на Западе поразившая, наглядно показывает механизм психологической травмы. До события Ли Чэнпэн испытывал патриотический подъем, гневно отвергал западную пропаганду. Но оказавшись на месте бедствия, он убедился, что многие здания, включая школы, были полностью разрушены из-за воровства и злоупотреблений при их строительстве, что и привело к массовым жертвам.
«Прошло четыре года, и я все еще в растерянности», – пишет он. Скорее растерянность должно бы вызывать это заявление. Не мог человек прожить в КНР 40 лет (Ли Чэнпэн родился в 1968 г.) и не знать, что китайские строительные подрядчики повсеместно дают откаты чиновникам и мухлюют с качеством используемых материалов. Просто до 2008 г. Ли Чэнпэн мог не пропускать это знание через себя, а после того, как он собственными глазами увидел тела погибших детей, его защита рухнула. Теперь он требует массовых расстрелов проворовавшихся чиновников и разрывает отношения со старыми друзьями, которые выражают осторожные сомнения в полезности этой меры.
Китайский патриотизм по своему течению напоминает невроз – вспышки небывалого энтузиазма соседствуют с периодами апатии или самоуничижения. Причиной невроза является отсутствие в китайском массовом сознании внутренне логичной картины мира и своего места в нем.
Вместо спокойного ощущения себя и своего места в мире есть коллекция красочных воспоминаний о пережитых унижениях и катастрофах, сменявшихся отдельными моментами триумфа. И те и другие нередко преувеличены до немыслимых размеров и, как правило, не имеют разумного объяснения.
У сконструированной картины мира в школьных учебниках и книгах нет задачи приукрашивать реальность. Искусственная картинка бывает иногда много ужаснее реальных событий. Задача искусственной картины мира другая: объяснить человеку, почему он живет именно так, и убедить его в том, что он в сложившейся ситуации не виноват.
Китайский исторический миф, сформированный за годы существования КНР, гласит, что китайская цивилизация, древнейшая из ныне существующих, не просто занимала ведущие позиции в мировой культуре, науке и политике, но и являла собой пример морального превосходства. Но маньчжурское завоевание усугубило феодальный застой, и этим воспользовались хищные иностранцы.
Наступило столетие национального позора, когда Китай грабили и унижали все кому не лень. Отношение к китайцам как к людям второго сорта, насилие над китайскими женщинами, демонстративное презрение к китайской культуре – все эти явления того времени красочно отражаются в литературе и кинематографе.
И вот к власти пришли коммунисты, которые прервали столетие позора. Они первыми объединили страну, построили атомную бомбу, восстановили национальный престиж и открыли путь к обретению Китаем его законного ведущего места в мире в ходе триумфальных экономических реформ. МИД КНР может формально отрицать претензии Китая на мировое лидерство, но в массовом сознании конечная цель видится именно так. Китай успешно (но с отдельными трудностями, куда без них) идет по пути модернизации и превращения в могущественную державу. «Мы живем трудно, но правильно, все наши жертвы не зря, мы на верном пути» – примерно так звучит этот дискурс.
Когда искусственная конструкция простирается из прошлого в настоящее, ее противоречивость еще заметнее. До поры до времени противоречий можно не замечать. Но вдруг что-то происходит, и закрывать глаза на противоречия становится невозможно. Картина мира рушится, человек испытывает боль, ярость и психологический шок. Раньше он призывал «рубить головы японским дьяволам», теперь хочет разобраться с прогнившей бюрократией, разъезжающей на Ferrari и отправляющей детей учиться в Лондон. Он не просто оскорблен и обижен. Он не знает, по каким правилам ему теперь жить, что еще важнее – он не знает, кто он такой.
Чем заканчивается подобное состояние общества при худшем стечении обстоятельств, известно – достаточно лишь взглянуть на Россию. Советский исторический миф отличался от китайского по форме, но не отличался по природе. Его разрушение началось раньше, чем в Китае, и успело дойти до логического конца. Крах советского мифа в начале 1990-х привел лишь к тому, что невроз перерос в вялотекущую шизофрению. Вместо одного глобального мифа возникло несколько локальных, которые каждый соорудил сам для себя в качестве механизма защиты. Разные части общества живут в рамках своих собственных, не пересекающихся друг с другом систем координат и даже не способны говорить на одном языке. Энтузиазм по поводу «России, встающей с колен» с легкостью сменяется всеобщим унынием, нет ни авторитетов, ни общепринятых правил, и все подвергается сомнению. Очевидно, что для преодоления такого рода травм, общих для многих постсоциалистических стран, должны пройти поколения.