Александр Баунов: В гости к духовному лидеру
О сходстве современного Ирана и позднего СССР
После приговора Pussy Riot говорят, что мы скоро будем жить, как в Иране. А ведь мы в нем уже были. Он чем-то похож на Советский Союз 1980-х, только вместо коммунистической идеологии – религиозная. И относятся к ней так же. Чтобы убедиться в этом сходстве, подойдите, например, к лотку с дисками на главном проспекте Тегерана Вали Аср и небрежно спросите: «А Мадонна есть?» – «Конечно, нету», – ответит продавец. Но если с вами будет знакомый продавцу иранец, то из-под прилавка достанут и Мадонну. При этом запрещена не вся западная музыка (Элтон Джон или Фредди Меркьюри преспокойно лежат на виду), а поп-идолы, символы Запада: Майкл Джексон какой-нибудь или вот Мадонна.
В автобусе ездят раздельно: мужчины впереди, женщины сзади. В школах занятия у мальчиков кончаются на 15 минут позже, чем у девочек, чтобы труднее было встретиться на переменках и после уроков. В университетских аудиториях студенты сидят справа, студентки – слева, посередине – пустые стулья. Зато в таком опасном месте, как темный зал кинотеатра, все сидят вперемешку. Фильмы в прокат выпускают с разрешения Министерства культуры. Из западного на экран попадет немного. «Властелина колец» запретили, а вот «Матрица» шла широко: изобличает фальшь буржуазного общества. Впрочем, есть много собственного качественного кино. Как в позднем СССР – душевные фильмы о главном и комедии о бездушности системы. Моя любимая – «Ящерица» Табризи. Вор бежит из тюрьмы, переодевшись муллой, и в этой роли на воле оказывается лучшим пастырем, чем профессиональные клирики.
Пепси и фанта продаются, но нет кока-колы: это ведь не просто лимонад, а лимонад-символ. Точно так же пицца и гамбургер – пожалуйста, а вот «Макдоналдса» не найдете. Был один, но его разгромили правоверные дружинники – басиджи.
Их в Тегеране узнать нетрудно. Борода, молодое лицо, ясный взгляд, рубаха навыпуск, стоптанные ботинки на босу ногу, кольцо на правой руке в честь имама Али. Двое встретились мне в садике Тегеранского фонда культуры: их делегировали на премьеру нового фильма – проверить, все ли в порядке. Подчеркнуто смиренно уступая друг другу и потупя взгляд, они говорят: «Революция совершилась, чтобы было больше людей, похожих на нас». К таким я ездил на юг Тегерана смотреть, как они с криками «Слава имаму Али!» лупят маты в спортзале при одной из мечетей.
Свою религиозную номенклатуру иранцы ругают так же, как мы когда-то советскую: «Говорят о равенстве, а у самих вон какие виллы и дорогие машины». Сухая трава шуршит на кладбище мучеников «Рай Захры». «Здесь есть змеи?» – задаю я невинный вопрос провожатому, которого приставили ко мне в Министерстве культуры. «Да, страшные змеи: муллы», – отвечает он. В одной из немногих тегеранских кофеен, где подают эспрессо, студент, отлучаясь по нужде, громко объявляет товарищам: «Схожу в гости к духовному лидеру». Возле мечети в кампусе тегеранского университета встречаю юношу, по виду совершенного религиозника. «Вы случайно не из Басиджа?» – спрашиваю. «Ох, я их ненавижу, к сожалению», – отвечает юноша, одной фразой раскрывая всю драму иранской религиозной интеллигенции.
Не надо говорить, что все это отщепенцы, а большинство простых иранцев за государственную веру. Местная высокая рождаемость обеспечила численное превосходство молодежи, а революция дала ей доступ к образованию. Большинство современных молодых иранцев просто не помнят исламской революции и не стремятся жить по правилам, придуманным родителями. Как говорил мне один депутат иранского парламента, сам мулла: «Консерваторы больше не могут контролировать собственных детей, где же им контролировать страну?»
Автор – старший редактор Slon.ru