Дмитрий Степанов: Когда законы лучше не писать

Трагические события, связанные с гибелью людей из-за беспечности пьяных водителей, из-за чудовищного случая со стрельбой в одном из офисов Москвы, у всех на слуху. За каждым страшным происшествием следует обычно поток законодательных инициатив, например ужесточение ответственности за вождение автомобиля в нетрезвом виде, ужесточение правил владения оружием.

На примере попыток ужесточить ответственность за пьяное вождение виден обычный путь, по которому движется мысль законодателя – чиновника: ввести уголовную ответственность; потом уголовную ответственность более жесткую, чем за умышленное причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть пострадавшего; потом как за убийство.

Да, затем вспомнили про автомобиль. Сначала вроде бы предлагали увеличить срок лишения права управлять автомобилем за пьяную езду. Затем штраф, равный стоимости автомобиля (еще и ранжированный по регионам: где-то подержанное авто стоит дороже, где-то дешевле). В итоге стали обсуждать конфискацию транспортного средства. В этих спорах как-то скромно выглядели – на фоне всеобщей истерии – предложения ГИБДД принудительно устанавливать алкозамки в авто для злостных нарушителей. Под шумок получила поддержку давнишняя идея – возродить балльную систему штрафов.

Заодно решили поднять штрафы за многие иные нарушения ПДД, которые к пьянству за рулем не имеют никакого отношения, хотя, по идее, и влияют на общий уровень безопасности на дорогах. Тут вдруг обнаружилось, что не только пьянство за рулем проблема, но и превышение скорости (еще неизвестно, что опаснее). Помимо пьянства есть другой страшный социальный недуг – наркомания. С этим тоже нужно бороться. Желательно сейчас. Лучше пожестче, со всей строгостью закона.

Пример с ужесточением наказания за пьянство за рулем можно включать в учебники по социальной психологии и теории права как хрестоматийный. Это типичный случай того, как нельзя подходить к регулированию того или иного вопроса или написанию законов. Регулирование, особенно реактивное, т. е. основанное на недавно случившейся трагедии, человеческом горе, чем-то схоже с местью, но не просто местью обществом нарушителю. Месть, как известно, это блюдо, которое следует подавать холодным. Так и закон: его следует готовить и принимать тогда, когда эмоции прошли, а разгул фантазии «что бы еще подправить» сошел на нет.

Психологи Амос Тверски и Даниэль Канеман в небольшой статье, опубликованной в 1973 г., предложили именовать подобный феномен в нашем поведении как эвристическая ошибка доступности (A. Tversky and D. Kahneman, Availability: A heuristic for judging frequency and probability, 5 Cognitive Psychology, 207–232, 1973). Эвристической ошибкой они называли процедуру, благодаря которой находятся простые, пусть и не всегда верные, ответы на сложные вопросы. Доступность в данном случае – это близость (как правило, по времени) того или иного явления, которая предопределяет наш мыслительный процесс и принятие решений.

Примеров ошибки доступности в повседневной жизни не перечесть. Так, после очередной авиакатастрофы мы предпочитаем авиаперелетам любой другой вид транспорта, хотя через месяц-два снова летаем как ни в чем не бывало. После того как нас залили соседи сверху, мы страхуем квартиру. После угона автомобиля покупаем КАСКО, даже если раньше жалели денег, а после неудачного опыта получения возмещения по КАСКО ищем «лучшую» (как правило, более дорогую) страховую компанию. После укуса собакой обходим стороной безобидную жучку, а уже через месяц гладим злобного бультерьера. После удачной поездки в незнакомую страну все ее жители воспринимаются как хорошие люди, однако нахамивший таксист, подвозивший вас в аэропорт, нередко дает повод думать, что весь народ, к которому принадлежит таксист, сплошь такие же хамы. Во всех этих примерах недавний опыт, особенно имевший яркий эмоциональный (как правило, негативный) оттенок, предрешает наши суждения и решения по многим схожим вопросам.

Неудивительно, что реакцией на недавнюю трагическую гибель людей от наезда пьяного водителя будет наше желание ужесточить ответственность. Однако сколько людей погибло в тот же день от, скажем, неудачно сделанной операции или от перехода дороги на красный свет светофора? Возможно, столько же или даже больше, но наша память выбирает то, что доступно в недавнем прошлом. Вот и боремся мы с тем, что лежит на поверхности.

О большой опасности ошибки доступности предупреждают ученые-юристы. Так, Касс Санстин и Тимур Куран в часто цитируемой статье «Каскады доступности и риск регулирования» (Timur Kuran and Cass R. Sunstein, Availability Cascades and Risk Regulation, 51 Stanford Law Review, 683–768, 1999) показывают, к чему приводит публичная истерия. Очень многие совершенно необъяснимые с точки зрения рассудочной логики законодательные инициативы порой имеют под собой примерно такую же историю, как наш недавний пример борьбы с пьянством.

В общественной дискуссии ошибка доступности усиливается тем, что называется информационным каскадом: перетеканием информации из уст в уста и ее «загрублением», стиранием деталей на фоне определенного контекста. Словно поток воды, летящий с водопада, ударяясь о каждую скалу, остается потоком, правда, внизу, у подножия водопада, это уже целая река, которая течет дальше. Образование информационных каскадов очень схоже с тем, как рождаются и распространяются сплетни: из мелкого, порой ничего не значащего информационного повода после ряда передач от одного «скажу вам по секрету» к другому «только никому ни-ни» рождаются самые причудливые и завиральные истории. Кстати, не случайно Санстин, профессор права, является также автором книги про сплетни как социальный феномен, ведь сплетни – тот же самый информационный каскад.

По тем же законам образуются и информационные каскады, основанные на ошибке доступности. Мы выхватываем отдельные негативные события, «нагнетаем давление», «шлифуем» их до степени неузнаваемости, отбрасывая по ходу «неважные детали», а потом на этой основе начинаем бороться законодательными мерами, которые на самом деле борются не с изначальной проблемой, а с химерой, порожденной нашими страхами, помноженными на упрощение восприятия действительности.

Кстати сказать, по той же схеме строятся многие иные недавние законодательные инициативы: от введения ответственности за несанкционированные митинги (стремление ограничить уличную протестную активность довольно узкой социальной группы, тех самых «рассерженных горожан», привело к массированному ограничению любой политической активности любых групп граждан) до введения ответственности за «пропаганду гомосексуализма» (уравнивание педофилии, тяжкого уголовного преступления, с тем, что ВОЗ не считает даже психическим заболеванием) или криминализации клеветы (стремление ограничить жесткую критику истеблишмента привело к воссозданию «каучуковой» нормы, которую большинство стран декриминализируют). В указанных и многих иных случаях слабый информационный сигнал, однажды запущенный, причем не обязательно политическими или прочими лидерами мнений, через месяц-другой, после многократных обсуждений, нагнетания страхов и дискуссий, превращается в довольно опасный регулятивный механизм, который одинаково уродлив и опасен как для тех, против кого он изначально был направлен, так и для государства, его правоохранительной системы и права в целом.

Так что вне зависимости от того, каких политических взглядов придерживаются отдельные политики или какие цели законодательного регулирования преследуют, всегда важно помнить, что нам говорят психологи. Эмоции и «коллективный разум» не лучшие помощники при написании и принятии законов.

Автор – партнер АБ «Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнеры»