Илья Клишин: Разрыв между поколениями оттепели и перестройки
Если еще год назад было принято мужественно смеяться над очередным законом «взбесившегося принтера», то теперь лишь подыскивают объяснение (лучше сказать, оправдание) того, почему это происходит с «этой страной» и «этим народом».
К примеру, в последнее время в качестве аргумента в пользу «победы православного Талибана» и «установления русского шариата» активно тиражируются данные опроса фонда «Общественное мнение» аж 2010 г., согласно которому 79% россиян никогда не выезжали за пределы бывшего СССР (в народной версии это исказилось до «никогда не выезжали за границы России»).
Для сравнения: похожий опрос «Левада-центра» 2011 г. дает цифры на 10–15 пунктов меньше. Но не будем сейчас говорить о качестве российской социологии, заметим лишь, что к ней есть немало вопросов и ее данные не стоит однозначно принимать на веру, особенно в условиях, когда западные социологи де-факто не могут проводить у нас исследования на общественно-политические темы.
Но даже если эти цифры верны, Россия в принципе не может повторить путь Ирана, где десятилетия авторитарной модернизации, проводимой коррумпированным режимом шахов Пехлеви, привели в 1979 г. к исламской революции.
В отличие от Ирана в нашей стране разрушение традиционного общества было закреплено уже двумя поколениями. Увядание русской деревни, так тщательно описанное писателями-деревенщиками после Второй мировой войны, как раз и означало отказ от многовековых традиционных ценностей патриархальной семьи. Советская перепись 1959 г. показала, что число городских жителей (48%) впервые практически сравнялось с числом деревенских жителей.
Та же перепись выявила, что среди жителей городов СССР лишь каждый пятый – коренной горожанин. Переселенцам из села пришлось спешно осваивать новый быт, неизбежно сохраняя старые привычки. Так возникла эрзац-культура панельных районов-окраин («деревень»), характерная для 1960–1970-х гг. В ней переплелись советская поп-культура, лицемерная мораль партсобраний, своеобразное представление о приличиях и убогий по нынешнем меркам материальный быт.
Под традиционными ценностями в России сегодня понимается как раз эта, брежневская мораль, а вовсе не «Домострой». Именно ее поколение Владимира Путина пытается законсервировать на законодательном уровне.
Почему это происходит? В России наблюдается парадоксальный коммуникационный разрыв между поколениями оттепели и перестройки, выходящий далеко за рамки классического конфликта «отцов» и «детей». Как и во всем мире, это объясняется технологическим прогрессом: старшее поколение учится пользоваться гаджетами и вести себя в интернете. Однако на это наложились и последствия потрясений, вызванных распадом Советского Союза: «дети» были, по сути, воспитаны на западных моделях поведения, как политических, так и бытовых, тогда как «отцы» до сих пор к ним адаптируются – во многом при помощи «детей».
При этом сказать, что «отцы» раздражены этой переменой ролей, неверно. Наказать «детей» хочет лишь узкая группа властной элиты, которая самозванно пытается говорить от имени старшего поколения, но при этом едва ли его представляет. Социальные лифты закрыты одинаково для всех, поэтому по факту «отцы» и «дети» оказались в одной лодке, объединенные скорее моралью «детей», хотя элита и ее СМИ усиленно пропагандируют мифические ценности «отцов».
Под моралью «детей» стоит понимать нормы информационного общества начала XXI в., скопированные с западной поп- и контркультуры (либо творчески переосмысленные). Они не только закрепились в российском обществе, но и продолжают распространяться по схеме «дети» – «отцы».
Трудно представить, что какие-либо репрессивные усилия смогут остановить этот процесс. Впрочем, он имеет свои естественные границы: «дети», сами становясь «отцами», восстанавливают традиционные роли (но не ценности!), т. е. учат уже своих детей правилам жизни в информационном обществе, в котором уже дедовская, брежневская культура – лишь один из многочисленных мемов, не более. Жаль только, что этот мем еще некоторое время будет действовать как закон.