Андрей Колесников: Теннис больше не атрибут диссидентства, не повод для патриотизма

Когда-то, в семидесятые, это было родом диссидентства. Или, напротив, приобщения к недоступной западной жизни. Теннис. Уимблдон.

Марки ракеток и мячей оказывались пропуском в другой мир. Можно было бы сказать - виртуальным пропуском, если бы тогда было такое слово. Эти ощущения рождают ностальгию, схожую с ностальгией по советскому хоккею, но прямо противоположной направленности: хоккей был патриотичен, теннис - антипатриотичен. Не зря теннисистку Ольгу Морозову, игравшую слишком эффектно, с 1977 г. не выпускали на Запад.

Может быть, поэтому я купил три года назад в антикварном магазине в болгарском Созополе «машину времени» - деревянную ракетку Slazenger, отливающую черным лаком, теплую на ощупь, с летящим силуэтом пумы и надписью Made in England, хотя был равноценный соблазн купить другую, тоже хорошую, которую на рубеже восьмидесятых мне едва достали, - с надписью Tallinn. Такая ракетка требовала гораздо большей концентрации, чем сегодняшние, ее головка уже.

Я наблюдал за игрой взрослых мужчин, одетых во все белое, включая «белые теннисные туфли» (именно так), - то ли работников международного отдела ЦК, то ли их сыновей. Готовясь к приему подачи, они коротко бросали: «Ready!» У них были ракетки Wilson и не белые мячи с надписью «Ленинград», а ярко-зеленые, точно такие, какими играют сегодня. Их техника оказывалась безупречной. И это был не мандельштамовский милый дореволюционный теннис «средь аляповатых дач, где шатается шарманка, сам собой летает мяч, как волшебная приманка». Это был скорее набоковский теннис - не запрещенный, но игра прямиком из тамиздатовских книг.

Тогда был подлинный Lacoste, еще не потерявший связи с теннисом, и белые пуловеры и безрукавки, использовавшиеся по назначению. Эпоха подлинности и нераздражающей иерархии консервативных ценностей - в собственном смысле этого понятия. Отчасти хранимая и сегодняшним Уимблдоном.

Как когда-то само звучание имен канадских хоккеистов разрывало железный занавес и очеловечивало Запад, так и фамилии теннисных звезд, их поведение на корте вживую свидетельствовали о возможности другой жизни. Да, Джон Макинрой швырялся в ярости ракетками, за такое любого нашего теннисиста поперли бы из профессионального спорта, но он был живой и другой. И не было никого сексуальней непобедимой Крис Эверт Ллойд. И был нечеловечески обаятелен ее непутевый муж Джимми Коннорс, обладавший грацией уличного хулигана.

Нет более дистиллированной ностальгии, чем спортивная. Когда устаешь от мельтешения блистательного атлетизма и неправдоподобной скорости, залезаешь в YouTube и отдыхаешь на более медленном, пластически ином, но оттого более интересном хоккее семидесятых, в который играют мужчины сантиметров на 20 ниже нынешних, из недокормленных послевоенных поколений. Их эмоции или подавление эмоций кажутся более органичными и правдивыми, в меньшей степени рассчитанными на публику. Финалы старых Уимблдонов можно смотреть внимательно, взгляд не устает от пушечной баллистики, зато нюансированно видна техника. Например, финал 1974-го, где Морозова проиграла Эверт Ллойд. Две девчонки - одна с двумя хвостиками и бантиками, вторая - с одним. Спустя годы, кстати говоря, именно Морозова найдет среди множества мальчишек одного талантливого, ввергшего на днях всю Великобританию в траур больший, чем поражение футбольной сборной: Энди Маррея.

Звуковой и визуальный ряд тенниса тот же самый - на протяжении десятилетий. Вздох зрителей: «А-ах!» Аплодисменты. Публика - респектабельная, в темных очках. Комментаторы - спокойные, сдержанные, аналитичные. Голос судьи - джентльменский. Так же болеют родные и близкие. Так же переживает на трибуне Шарапова за Димитрова, как Эверт за Коннорса.

И все тот же Centre Court...

Но главное - хлопок мяча, встречающегося с ракеткой. Этот феномен вне времени и пространства. Как и физика и физиология тенниса. Подрагивающий от жары воздух. Постукивание мячом перед подачей - в поисках идеальной человеческой, очень человеческой точки опоры. Резкий старт от задней линии к сетке. Уставшая и потная рука, скользящая по шортам. Или так: «Подбросить мяч, назад согнуться, / молниеносно развернуться, / и струнной плоскостью сплеча / скользнуть по темени мяча, / и, ринувшись, ответ свистящий / уничтожительно прервать,- / на свете нет забавы слаще... / В раю мы будем в мяч играть». Это Набоков, подрабатывавший в Берлине теннисным инструктором, времен его ровесницы «быстроногой Ленглен», «Университетская поэма», 1927 год. (Кстати, Сюзанн Ленглен с взлетавшим воздушным платьем, обнажавшим белые чулки, фотографировали так же охотно, как и Шарапову сегодня - и было за что: достаточно посмотреть записи 1920-х гг. этого восхитительного балета с ракеткой и мячом.)

Сегодня теннис не является ни атрибутом диссидентства, ни поводом для патриотизма. Кажется, Путин не звонил Шараповой, «богине в платье до колен» (Набоков), когда она победила на Roland Garros. Чистый космополитический спорт.

Тем и хорош. «Дар богов», как говорил Мандельштам.