Почему Россия не стала «германской Индией»

27 августа 1918 г. в Берлине были подписаны добавочные соглашения к Брест-Литовскому мирному договору. Если уже Брестский мир Владимир Ленин называл «похабным», то теперь Россия и вовсе превращалась в немецкую полуколонию. «Это была современная форма экономической вассальной зависимости», – писал о соглашениях немецкий историк Фриц Фишер. Что же побудило Ленина просить добавки?

Ратификация Брестского мира в марте 1918 г. не остановила ползучее продвижение немецких войск на восток, за согласованную демаркационную линию. 8 мая немцы вошли в Ростов, а 10 мая Ленин предупредил товарищей о возможном походе на Петроград и Москву «в случае победы немецкой военной партии». Как вспоминал Лев Троцкий, Ильич в этом случае готов был отступать за Урал: «До Камчатки дойдем, но будем держаться». (Интересно, знал ли он, что почти дословно процитировал слова императора Александра I, сказанные в 1812 г.?)

Однако вскоре отступать стало некуда: восстание чехословацкого корпуса обрушило советскую власть на востоке страны. В июне 1918 г. чехословаки и как из-под земли появившиеся там белогвардейцы занимали один за другим сибирские, уральские, поволжские города. 6 июля в Москве восстали левые эсеры, входившие в коалиционное правительство с большевиками. Целью восстания был разрыв Брестского мира, поэтому началось оно с убийства германского посла графа Мирбаха.

Хотя эсеровский мятеж удалось быстро подавить, теплоты в отношениях с Берлином гибель посла не добавила. В преддверии неминуемого, казалось, разрыва отношений с Германией Ленин 10 июля вызвал к себе командира Латышской стрелковой дивизии Иоакима Вацетиса и спросил, будут ли сражаться латыши с немцами, если те пойдут на Москву, – даже в своей «гвардии» он в тот момент был не уверен.

Почему немцы не порвали с Лениным

Ленин, не имея инсайдерской информации из немецкой ставки, ситуацию чутьем политика определил верно. Там действительно имелась военная партия (к ней принадлежали сам кайзер и генерал Эрих Людендорф – второй человек в армейской иерархии), настаивавшая, что пора кончать шашни с большевиками и опереться на «социально близких» монархистов. Чем могла ответить Москва? «Наша тактика, – писал тогдашний нарком иностранных дел Георгий Чичерин, – заключалась в том, чтобы военному правительству противопоставить интересы германской промышленности и торговли».

Немецкие промышленники еще весной 1918 г. критиковали Брестский мир как совершенно, с их точки зрения, неудовлетворительный. Да, территориальные приобретения – это неплохо, но есть вещи поважнее. Предчувствуя послевоенную потерю заморских рынков, они хотели компенсировать их созданием полностью подконтрольного экономического пространства на востоке Европы, «германской Индии». Поэтому приезд в Берлин в июне 1918 г. видного большевика Леонида Красина был, как никогда, кстати: до войны он работал у Сименса и с его помощью быстро наладил контакт с представителями ведущих немецких концернов.

Помимо золотых гор, которые сулил Красин немецкой индустрии, против замысла военной партии играли еще два обстоятельства. Во-первых, ни одна, даже самая лояльная немцам политическая сила в России не соглашалась признать условия Брестского мира в полном объеме. Не говоря уже о том, чтобы принять на себя еще и дополнительные обязательства.

Во-вторых, после того как большевики потеряли контроль над территориями за Волгой, перед немцами снова замаячил призрак восставшего из революционного пепла Восточного фронта. Собственно, этот лозунг – борьбу с «германо-большевизмом» – и подняли на щит белые правительства на востоке России. В момент, когда в боевых действиях на Западном фронте обозначился перелом в пользу Антанты, это было для Берлина смерти подобно.

Между тем именно большевики, прилагая все усилия для собственного спасения, заодно прикрывали и немцев от непосредственного соприкосновения с жаждущими «германо-большевистской» крови чехами и русскими. В июле Людендорф сам констатировал, что «если влияние Антанты [в России] усилится, то нам придется, пожалуй, переместить силы с запада на восток». Во избежание этого не оставалось делать ничего другого, как сотрудничать с Лениным.

Вместе против белых и Антанты

Этот брак поневоле продолжался до 1 августа 1918 г., когда Москва сделала решительный шаг к превращению его в настоящий военно-политический союз. Чичерин предложил  новому германскому послу Карлу Гельфериху заключить советско-германский договор о совместной борьбе против Антанты и белых на территории России. Сам Гельферих был противником такого соглашения, но в Берлине за предложение ухватились обеими руками, и тому были веские причины.

1–2 августа началась высадка англо-американских частей в Архангельске. Через два дня – японских во Владивостоке, затем – англичан в Баку. И в Берлине, и в Москве рассматривали эти десанты как авангард союзных армий, высаженных с целью нанести Германии удар с тыла, а заодно смести со сцены большевиков. 5 августа Москва покончила с тянувшимися полгода попытками балансировать между Антантой и Германией, официально разорвав отношения с Англией, Францией и Японией.

В ответ на предложение Чичерина немцы потребовали от Москвы решительных мер для разгрома чехословаков на Волге, угрожая в противном случае предъявить ультиматум о пропуске туда своих войск. Большевиков, для которых немецкие войска в центре России означали полный контроль Берлина над их жизнью и смертью, этот вариант, конечно, не устраивал. С чехами они обещали справиться сами. При условии, что немцы устранят фланговые угрозы: не воспользуются ситуацией для захвата Петрограда и откажутся от поддержки донского атамана Петра Краснова. (Весной – летом 1918 г. немецкое командование поставило восставшим против красных донским казакам такое количество оружия, что часть его Краснов даже смог передать Добровольческой армии Деникина.)

Поскольку немцы уже насытили Краснова оружием, а кормить Петроград им все равно было нечем, они легко приняли эти условия. Берлин пошел даже дальше: в подписанном 27 августа пакете добавочных соглашений советскому правительству была обещана помощь в изгнании союзников из Мурманска, Архангельска и Баку (если красным не хватит собственных сил), а также участие в борьбе с Добровольческой армией. В ходе переговоров всплыла даже фамилия потенциального командующего объединенной германо-финско-советской группировкой на севере – большевики предложили на эту роль фельдмаршала фон Макензена. В качестве алаверды Москва предоставила широчайшие экономические преференции германской промышленности, обещала обширные поставки сырья и, наконец, согласилась выплатить контрибуцию в 6 млрд марок.

Тут надо сделать небольшое отступление. Когда весной 1918 г. германские промышленники строили планы по захвату российского рынка, то подсчитали, что на потребное для этого финансирование экспорта им понадобятся кредиты в размере 2 млрд марок. Это громадная сумма, выходившая за пределы возможностей немецких банков, достаточно сказать, что до войны весь валовой национальный доход Германии составлял 40 млрд. Теперь же – какая удача! – русские соглашались оплатить собственное закабаление. Причем из общей суммы контрибуции 1,5 млрд выплачивались золотом и кредитными билетами, остальное – сырьем, товарами и ценными бумагами.

Ошибка Ленина, исправленная Антантой

Никогда еще со времен, пожалуй, татаро-монгольского ига России не навязывали столь тяжких условий (сегодня выплата в качестве контрибуции аналогичной доли ВНП Германии обошлась бы в $480 млрд). При этом навязала их ей страна, которая к тому моменту потеряла шансы на победу в Первой мировой. Уже 8 августа англичане под Амьеном настолько эффектно прорвали фронт немецкой армии, что ее кризис стал очевиден. Почему же Ленин пошел на кабальную сделку с без пяти минут (или, точнее, без трех месяцев) проигравшими?

Во-первых, фактор времени. Ленину некогда было ждать окончательного поражения Германии. 7 августа, за день до Амьена, белые взяли Казань. И где они окажутся через месяц – в Рязани или в Москве, – предсказать тогда не взялся бы никто. В этих условиях любая военная помощь оказалась бы очень кстати.

Во-вторых, и это еще важнее, поражение Германии в этот момент страшило Ленина не меньше, чем победа. В октябре на заседании ВЦИКа он заявит: «С одной стороны, мы никогда не были так близки к международной пролетарской революции, как теперь, а с другой – мы никогда не были в столь опасном положении». Логика была проста: если раньше империалистические хищники пожирали друг друга на Западном фронте, то, покончив с Германией, победители без паузы возьмутся за советскую Россию. Эти опасения настолько терзали Москву, что 3 ноября Чичерин официально предложил странам Антанты начать мирные переговоры, чем немало удивил их. Они вовсе не считали, что находятся с Россией в состоянии войны.

В этих условиях Ленин полагал, что было бы куда лучше, продлись мировая бойня хотя бы на полгода. Еще весной 1918 г. Троцкий признавался: «Сколько бы мы ни мудрили, какую бы тактику ни изобрели, спасти нас в полном смысле слова может только европейская революция». Продолжение войны повышало шансы на такую революцию в странах Антанты.

Именно поэтому большевики искренне пытались выполнить условия соглашений от 27 августа. В сентябре они успели отправить в Берлин 93,5 т золота из общего запланированного по соглашению объема в 245,5 т. И только 31 октября, когда Германию покинули все ее союзники, а сама она была на грани капитуляции, Москва приостановила очередную поставку.

Интересно, что Ленин, считающийся гением политической тактики, едва не допустил в этом случае роковую для себя ошибку. Если бы у него хватило ресурсов помочь немцам устоять в 1918 г., то продолжение войны вызвало бы наращивание сил Антанты в России для восстановления Восточного фронта. В этом случае участь большевиков была предопределена – в следующем году второй рейх утащил бы их за собой в пропасть.

Но Ильич, наверное, самый везучий политик в России ХХ в.: кривая истории вывезла его и на сей раз. Нанеся из последних сил поражение Германии, англо-французы вынуждены были начать демобилизацию своих армий. Иначе озверевшие от войны солдаты и впрямь могли устроить мировую революцию. В январе 1919 г. начались волнения в британских частях, в Лондоне солдатские толпы едва не вышли из повиновения, повторив февраль 1917 г. в Петрограде.

Правда, была еще свежая японская армия, почти не участвовавшая в войне. Но именно Япония сделала ставку на «китаизацию» России: перманентная гражданская война позволяла ей превратить Сибирь в свой протекторат. Поэтому ее 70-тысячный контингент на Дальнем Востоке (самый крупный из сил интервентов) не столько помогал белым, сколько создавал проблемы их тылу, поддерживая сепаратизм казачьих атаманов и умножая своими зверствами сторонников красных.

Большевики в итоге не только устояли, но и вернули себе большую часть утраченного по Брестскому миру, аннулировав его через два дня после подписания немцами условий перемирия на Западном фронте. Благодарить за это прозорливость Ленина? Но что, если бы союзникам, уже измотанным войной до крайности, не хватило бы последнего дюйма, чтобы дожать Германию? Если бы осенью 1918 г. солдатские мятежи и бунты под лозунгом немедленного мира разразились в столицах Антанты? Тогда немцы получили бы шанс свести войну вничью и, пожертвовав частью Эльзас-Лотарингии, сохранить завоевания на востоке. А Россия осталась бы «германской Индией».

«Мы должны быть благодарны стойкости французов, решимости англичан и предприимчивости американцев – их жертвы и воля аннулировали самые жестокие положения Брест-Литовского мира, оторвавшего от тела России едва ли не половину ее территории», – писал российский историк Анатолий Уткин. Насколько я знаю, он пока единственный представитель российской академической науки, озвучивший эту очевидную вроде бы мысль.-

Автор — военный историк