Кризис доверия в два шага

В последнее время категория доверия особенно актуальна и обсуждаема. О доверии говорят экономисты и институционалисты, политики и политологи, моральные и социальные философы. Разговор идет в совершенно конъюнктурных, злободневных контекстах. Это не просто понятие из области социальной лирики, а действенный фактор и исчислимый ресурс, приобретаемый и теряемый, иногда необратимо. В предощущении социальных обострений эти проблемы и вовсе выходят на первый план.

Доверие в законе и право вне закона

Суть дела проясняют вопросы из разряда неожиданных, например: зачем вообще нужен суд? Не прикормленное судилище с телефоном вместо совести, а суд настоящий, когда-то почти одинаково придуманный человечеством в разных культурах и по прямой жизненной необходимости. Этот вопрос для считающих, что для разрешения правовых коллизий достаточно «просто закона». Есть кодированные нормы, каталогизированные нарушения и систематизированные санкции. Поскольку все так формализовано, у неискушенных людей возникает иллюзия, будто работа судьи сродни функции нотариуса, если не калькулятора. Кажется, что суд всего лишь сверяет единичные контексты с нормой и выносит решение исключительно «по закону». Если так, то цифровизация и искусственный интеллект скоро сделали бы человекообразные суды попросту ненужными, но это вряд ли.

Сколь угодно формализованный закон не в состоянии покрыть все прецедентные, а тем более мыслимые коллизии и ситуации. В этом зазоре и действует суд как таковой, принимая не механические, а именно человеческие решения. Это инстанция двойного доверия: с одной стороны, суд оценивает доказательственную базу, доверяя или не доверяя показаниям и свидетельствам, а с другой – сам является инстанцией делегированного доверия со стороны общества. Все начинается с того, что люди доверяют судье как человеку и суду как инстанции право разрешать коллизии, которые сами не разрешаются в рамках обыденных договоренностей и сугубо формальной калькуляции. Суд в собственном смысле слова судит именно там и тогда, где и когда не хватает формализма закона.

Америка России подарила боевик

Однако это не всегда очевидно и по-разному проявляется в разных правовых (и неправовых) культурах, особенно там, где понимают (или не понимают) различие между законом и правом. В свое время было крайне интересно сравнивать детективы в американском и советском кинематографе. Типовой голливудский герой добивается торжества правды, права и справедливости, часто и вовсе выпадая из пространства закона. Он по необходимости становится «преступником», нарушающим закон там, где он бессилен или бездейственна власть. Сколько типовых боевиков начинается с того, что у хорошего парня свои же отбирают жетон и кольт! Но в финале все это возвращают герою вместе с признанием и славой, до этого от души погонявшись за ним наравне с самыми бесславными ублюдками.

Как ни парадоксально, такое возможно именно в правовой культуре, в которой закон в целом работает, но в исключительных ситуациях герои вынуждены брать на себя функции суда, используя превентивное доверие зрителя и гражданина. В правильном советском кинематографе (который без голливудских штампов), наоборот, предательски разоблачалась именно незащищенность закона в существующей системе власти, нередко преступная. Здесь героем нередко становился зануда и честный бюрократ, в одиночестве борющийся за букву закона, на который плюют его коллеги и прочие блюстители, а не только преступники. Это естественно в обществе, которое, не веря правоохранителям и судам, озабочено не торжеством права за рамкой закона, а, наоборот, банальной защитой самого закона в ситуации тотального бесправия. Там борьба за содержание за рамкой формы – здесь борьба за форму закона, без которой немыслимо и самое обычное правовое содержание.

В новейшем российском кино правоохранители привычно и легко плюют на правила, но не там, где их фатально ограничивают пределы закона, а по ходу дела, для экономии темпа и слабеющих сил в условиях дефицита всех возможных ресурсов – временных, финансовых, организационных и технических. Они это делают так же непринужденно, как и все другие во всех прочих сферах нашей очень неформальной жизни. В этом киношном отражении правоохранители сами себе нравятся именно как образцы героического закононепослушания. Это кино – жестокий приговор системе правопорядка, которую руководство так любит чествовать к знаменательным датам.

Идеология и легитимность как производные доверия

Все эти рассуждения лишь предуведомление к оценке более общих свойств нынешней российской политики и идеологии. «Двойное доверие» суда – очень понятный пример того, что можно было бы назвать «легитимностью на доверии» в целом, в более общем контексте политики и власти.

Советский режим пал с распадом идеологии и автоматической утратой легитимности. Идеологию в этом смысле можно уподобить метадоверию: общество делегирует (доверяет) лицам или институтам право авторитетно высказываться в вопросах веры и доверия по всем остальным, конкретным поводам. Иначе говоря, это система двухступенчатая. Только кажется, что во множестве ситуаций люди разбираются точечно: верю – не верю, здесь верю, а здесь нет. Когда есть базовое идеологическое доверие, верят в чушь и небылицы; когда такое метадоверие утрачивается, перестают верить в правильное и в правду. Это подрывает не только легитимность, но и саму способность власти возвращать веру людей – возможность работать «на доверие».

Речь вовсе не обязательно идет о государственной идеологии, тем более в ее артикулированных формах. Речь об идеологиях всего политического спектра и разных форматов, включая идеологию теневую, латентную и диффузную – «проникающую». Можно даже было бы согласиться с глубокой мыслью о «глубинном народе», святой дух которого «не ловится опросами». Однако это крайне неосторожное высказывание – вообще и особенно сейчас. Кто сказал, что в недрах российского самосознания и задора хранятся именно доверие и любовь к власти вообще и к нынешней власти в частности? Если верить Владиславу Суркову, надо для бюджета и соблюдения элементарных приличий преодолеть сковывающий страх и распустить Росгвардию, все эти спецназы, ОМОНы, армии ботов и прочие подразделения сугубо внутренних войск, воевать которым, строго говоря, не с кем, кроме этого самого глубинного народа. Когда же на поверхность из недр вдруг вылезет нечто неожиданное, эта власть помянет автора глубинной теории не самым незлым словом.

Два раза в одну лужу

В новейшей истории режима это уже второй серьезный кризис доверия. В 2010–2011 гг. был настоящий испуг, но и проверка резервов. Власть самоуспокоилась кажущейся возможностью решить любые проблемы: достаточно подключить дополнительные ресурсы воздействия на коллективный мозг и прочие органы, регулирующие массовое поведение. В 2014 г. возник соблазн закрепить успех – с запасом, не просто превентивно, а, как тогда казалось, «раз и навсегда». Теперь приобретения полуострова, идеологии и легитимности рассасываются, но платить за них по счетам придется долго и, главное, непопулярными мерами и заявлениями, лишь еще больше подрывающими базисное доверие к режиму и лидерству.

Попытки технично развернуть процесс вспять беспомощны не только потому, что они не особенно техничны. Не учитываются изменения на метауровне, мера их необратимости. Один классик высказался о «вечно бабьем в русской душе», а другой добавил: «...для женщины прошлого нет: Разлюбила – и стал ей чужой». В этой обидной ситуации для власти важно хотя бы не делать самовлюбленных глупостей, последовательно разрушающих саму идейно-политическую коммуникацию.

Тем более важно уйти от понимания доверия как рядовой строки в рейтингах. Простой вопрос: что именно произошло в нашем все более сплачивающемся обществе, из-за чего именно теперь пришлось идти на такие жесты «доверия» к людям со стороны власти, как смехотворная, но и весьма опасная криминализация фейков и оскорблений? В конечном счете на доверии держатся экономика и политика, общение и отношения, легитимность государства и перспектива страны. Система, в которой господствуют недоверие и страх, обречена.

Автор – директор Центра исследований идеологических процессов