Россия на мировой сцене остается без ролей и друзей

Победа на президентских выборах в Молдавии западно-ориентированной Майи Санду еще в большей степени формирует особое ощущение места России в современном мире. Это чувство одиночества, непонятости, усталости путника, растерявшего по дороге своих товарищей.

Жизнь без друзей – особый опыт. Но не уникальный – в мире хватает стран, которые успешно существуют вне альянсов и тесных партнерств. Они используют все преимущества своего нейтралитета, лавируя между центрами в спокойном и ровном стиле. Однако Россия сама привыкала быть центром, к которому стремятся или от которого убегают. И чем кокетливее Россия уверяла, что хочет наконец пожить для комфорта, а не для славы и приключений, тем острее чувствовалась тревога увядания, желание напомнить о себе еще одним успехом, блеском, сорванной овацией. В качестве компенсации остается роль в провинциальном театре, среди старой труппы, а мизансцена становится все беднее, актеров списывают одного за другим.

Чего не хватает для успеха? Не столько ресурсов (на близкое, постсоветское окружение их пока хватало) и не изворотливости. Не получается быть убедительной. Внятно, эстетически ярко и без логических противоречий сформулировать особое ценностное предложение миру. Создать основу, которая отличала бы Россию в качестве источника самобытной, но интересной игры и позволяла бы находить поклонников за пределами контролируемого медиапространства. Возможно, сторонники России не брали бы вершин власти, но они по крайней мере могли бы внятно объяснить, что ориентируются на нас не из-за снижения цены на газ или скрытых дотаций, а ради идеи, альтернативной другим мировым сценариям.

Шансы для такого концепта были и даже остаются в ослабленном виде сегодня. Это – специфичная версия консерватизма, выраженная в системе привычных европейских понятий, а не исламского мира. Бастион выверенных модерном смыслов. Апелляция к старым понятиям рода, семьи, традиции, к естественной для человека биологической основе, к иерархии ценностей – однако без растворения персонального начала, как это происходит в восточных культурах.

Дело не в том, что нужно было заказать каким-то очередным криэйторам очередную русскую идею, которая останется очередной бессмысленной презентацией. России не верили и продолжают не верить. Образ ее элит, повседневная практика вступают в конфликт с декларацией. Власти для сохранения своей устойчивости слишком долго приходилось придумывать самые невероятные интеллектуальные конструкции – и в итоге возникла реальность политического постмодерна a la Surkov, в которой истина уже неотличима от лжи, а серьезное от фарса.

России всегда было комфортно играть роль приводящей в трепет, таинственной, роковой и опасной. Но находиться в положении провинциальной дамы, перебирающей свои парики, – это для нее непривычно.