Давосские тезисы Путина
Проблемы ясны, решения – не очень
Президент Путин, выступая 27 января на сессии онлайн-форума «Давосская повестка дня 2021», организованного Всемирным экономическим форумом, среди главных социально-экономических вызовов (остановимся на них) выделил колоссальное имущественное расслоение. Судя по его словам, вызвано оно неолиберальной моделью роста, себя исчерпавшей, но по-прежнему используемой. «В основе этой политики лежал так называемый Вашингтонский консенсус <...> когда приоритет отдается росту экономики на базе частного долга в условиях дерегулирования и низких налогов на богатых и корпорации», – сказал Путин.
Здесь российский лидер солидаризуется с президентом Франции Эмманюэлем Макроном, который месяц назад в интервью Le Grand Continent объявил Вашингтонский консенсус догмой, причем явно устаревшей, подчеркнув, что «эта эра закончилась». «Финансовый капитализм больше не способен управлять неравенством ни на национальном, ни на международном уровне», – считает Макрон. И Путин, очевидно, тоже.
Хорошо, но что вместо?
Макрон в сухом остатке свел все к климату, энергетическому переходу, демографии с упором на мальтузианство и решение проблем мигрантов из Африки и назвал всю эту новую концепцию Парижским консенсусом. Путин в своем выступлении был существенно аккуратнее в рекомендациях. Но кое-что все же проартикулировал, указав, в частности, на «нарастающий разрыв между реальной и виртуальной экономикой» (об этом, кстати, очень часто говорят в последнее время представители реального сектора экономики из многих стран мира). Этот разрыв, по мнению Путина, представляет реальную угрозу и чреват «серьезными, непредсказуемыми потрясениями».
Здесь я позволю себе домыслить за президента. Раз речь о реальном секторе, то назовем вещи своими именами: разговор идет о промышленной политике. Сегодня ее называют еще секторальной, или кластерной, но суть от этого не меняется: вопросы финансирования экономического роста (крайне важные, дискуссионные – и неясные) выходят из сферы академической игры ума и подчиняются примату производства.
Идем дальше: производство ведь очень разное, поэтому промышленная политика – это всегда вопрос приоритетов. Путин расставляет их так: «<...> последние 20 лет заложили фундамент для так называемой четвертой промышленной революции, которая основана на повсеместном применении искусственного интеллекта, автоматизированных и роботизированных решений». Понятно, о чем он, – о цифровых технологиях и, шире, об инновационной сфере. И тогда вольно приписываемая мною президенту логика очевидна – ведь дальше карты целиком в его руках.
Во-первых, поддержка инновационной экономики – это в решающей степени мандат государства, с этим уже согласны даже самые либеральные эксперты, включая Роберта Аткинсона, главу ITIF – одной из самых авторитетных инновационных фабрик мысли США. Во-вторых (здесь Путин обращается к социальным проблемам, точнее, к рынку труда), цифровая экономика чревата самыми неприятными последствиями по части безработицы и даже шире – угрозой существованию среднего класса. И это тоже компетенция государства. В-третьих, миллиарды человек в социальных сетях, фактически новое государство в государстве – непонятно, что с этим делать, но оставлять так нельзя, и государства так или иначе должны будут определяться с правилами игры в этой сфере.
Итак, вот что по этой логике предстоит сделать: определиться с промышленной политикой и финансированием роста; сосредоточиться на инновационной экономике; страховать сферу труда, безработицу, сокращать неравенство. «Фланговая защита конкурентной рыночной экономики», как это называл Конрад Аденауэр.