Как вылечить российскую тюрьму

Вышедший на днях под эгидой Общегражданского форума доклад «Преступления и наказания: что делать с российскими тюрьмами?» описывает текущее – крайне неудовлетворительное, если сказать мягко, – состояние российской пенитенциарной системы, предлагает пути ее реформирования, но в то же время ясно показывает, что половина, если не большая часть, проблем, связанных с российскими местами заключения, лежит за пределами тюрем и колоний – в практиках силовых органов и судов, а также в поведении законодателей, которые не изменишь реформой ФСИН. Доклад, который написан Ольгой Шепелевой, руководителем проекта «Право и нормотворчество в цифровой среде» Центра перспективных управленческих решений и авторитетнейшим экспертом в этой области, объединил предложения известных правозащитников и данные исследователей. На выходе – список диагнозов, с которыми можно только согласиться (в упрек, с моей точки зрения, ему можно поставить разве что несколько чрезмерный акцент на экономической стороне вопроса в ущерб обсуждению социальных и гуманитарных издержек), убедительное, с данными и примерами, описание острейших проблем, нуждающихся в незамедлительном решении. За ними следуют предложения весьма разумных и обоснованных решений, которые вряд ли сработают в текущей политической обстановке. И это не вина авторов предложений – такова российская реальность.

Итак, вот краткий список проблем. Российская пенитенциарная система неоправданно дорога: в ней слишком много заключенных – почти вчетверо больше на 100 000 населения, чем в Европе, – и высокие накладные издержки. Каждый год к лишению свободы приговаривают почти 200 000 человек. Их необходимо кормить, охранять, занимать работой, а надо всем этим, как в любом из российских ведомств, возвышается громоздкая и неэффективная управленческая пирамида из хорошо оплачиваемых и наделенных немалыми льготами бюрократов в погонах. Совокупный бюджет всей этой системы огромен (Совет Европы оценивает его в 4 млрд евро), при этом на содержание одного заключенного выделяется лишь 2,5 евро в день – из примерно 30 евро, которые тратит бюджет на его пребывание в заключении в целом. Ничего удивительного: на четырех заключенных в системе приходится три сотрудника. 375 000 сидят, 296 000 охраняют.

Российский Уголовный кодекс (УК) – лоскутное одеяло из поправок, вносимых по ситуативным соображениям: эксперты насчитали 1500 изменений кодекса за 23 года с момента его принятия. Он разбалансирован, часть статей нарушают базовые принципы уголовного права (в частности, УК сейчас отступает от «принципа обязательного учета сроков давности при назначении наказания, принципа ненаказуемости мыслей и убеждений, принципа юридического равенства»), по многим наказание слишком жестоко. Что хуже всего, размыта грань между преступлением и иными видами правонарушений – в результате, люди идут в колонии за деяния, зачастую не представляющие достаточной общественной опасности.

Почти треть сидящих – 28% – попали в тюрьму по наркотическим статьям, и большинству из них делать там решительно нечего: это обычные потребители, ставшие жертвой полицейской провокации или невменяемо низких нормативов, отделяющих хранение для собственного потребления от тех объемов, которые УК трактует как заведомо предназначенные для сбыта. При этом российский закон именно их несправедливо дискриминирует – они позже других получают доступ к условно-досрочному освобождению (УДО), им не засчитывают проведенный в предварительном заключении срок с повышающим коэффициентом.

В ненамного лучшем положении находятся участники экономической деятельности, и это далеко не только предприниматели: под ударом любой материально ответственный сотрудник. Практически любое хозяйственное взаимодействие может быть перетрактовано российской уголовной юстицией как преступление.

В России нет никакой системы ресоциализации бывших заключенных, поэтому крайне высок уровень рецидива – 54% нынешних заключенных осуждены не впервые, причем две трети рецидивистов отбывают срок за третье или более преступление.

Рецепты лечения: разгрузка тюрем, более широкое использование УДО, улучшение условий содержания, включая медицинскую помощь и отмену бессмысленных запретов, налаживание системы ресоциализации в местах лишения свободы, создание специализированных служб для ресоциализации на воле, реформа отчетности, изменение уголовной политики, гуманизация законодательства, появление системы сбора криминальной статистики для повышения качества будущих поправок в УК.

Прекрасные предложения. Беда только в том, что разгрузка тюрем и изменение уголовной политики потребовали бы разворота конвейера уголовной юстиции, на котором держится сейчас вся «стабильность» – читай, несменяемость – власти. А без этого как разгрузить места заключения, так и предотвратить беспредел в них вряд ли возможно. Бессмысленные запреты и недоступ к медицинской помощи – не случайное отклонение от нормы, а орудие власти руководства мест заключения, и, если отменить одни, те немедленно придумают, а потом и пролоббируют другие. Внутритюремная система ресоциализации, кстати, отлично может быть переналажена в такое новое орудие внутренних репрессий – как уже успешно превращена в него система обеспечения занятости заключенных, тоже развивавшаяся как гуманный способ обеспечить им осмысленное занятие и хоть какой-то доход. А внетюремная – в еще один влиятельный репрессивный орган с собственной палочной системой и ведомственными амбициями. Реформированная отчетность станет инструментом оценки качества работы подразделений ФСИН, а значит, будет фальсифицироваться, а средства к этой фальсификации будут выбиваться из тех же заключенных. Для создания вменяемого законодательства помимо хорошей уголовной статистики понадобилось бы еще несколько «мелочей»: ответственные перед народом законодатели, способные прислушиваться к экспертам, свободная политическая дискуссия, конкурентная политика. Диагноз поставлен профессионально, ну а с лечением все как в нынешней медицине: признанные в мире медикаменты вне доступа, а импортозамещающие дженерики всем хороши, да только не лечат.

Автор — социолог, доцент Высшей школы экономики, Санкт-Петербург