Полевая почта. «Все часы остановились в этот момент»

«Ведомости» продолжают публикацию серии писем времен Великой Отечественной войны. 83 года назад, 20 апреля 1942 г., завершилась битва за Москву, длившаяся 203 дня. Об одном из эпизодов боевых действий в послании отцу рассказала Мария, дочь физика Вячеслава Тихонова, который разрабатывал технологию акустического обнаружения противника и после эвакуации оказался под Челябинском. Семья ученого осталась в столице, причем жила в самом центре города – на улице Грановского (сейчас – Романов переулок), куда ежедневно падали немецкие бомбы.  

Москва, 9/XII 1941 г.

Здравствуй, папочка! Вчера только отправила тебе письмо, а сегодня получила от тебя. Это, кажется, только второе письмо за все время войны. Телеграмму от тебя мы вообще не получили. Очень рады, что ты жив и здоров. За нас особенно не беспокойся, т. к. ведь мы в Москве не одни. Нас еще здесь много. А чему быть – тому не миновать. Тебя, кажется, очень интересуют подробности нашей катастрофы. Изволь. Правда, мы тебе не раз писали об этом, но мне не трудно повторить еще раз. Это случилось в ночь с 29-го на 30-е октября ровно в 20 час. 10 мин. вечера (время знаем совершенно точно, ибо все университетские часы остановились в этот момент). С вечера мы сидели все дома, одевшись, и как обычно, ждали тревогу. Мама раскладывала пасьянс, а мы с Юрием полулежали на кровати. Было уже темновато (было часов 18 ч. 30 м. вечера). Вдруг где-то далеко что-то бухнулось. Мы с Юрием вскочили и решили, что это бомба.

Я предложила спуститься вниз. Юрий не возражал. Одна мама сказала, что это пустяки, что нужно подождать. Не прошло и минуты, как где-то совершенно рядом бухнулось второй раз! Удар был очень сильный. Наши окна задрожали, и дом закачался. Конечно, мы все трое ринулись к двери. Впечатление было такое, что бомба прошибла наш дом (на самом же деле бомба попала в ЦК партии у Ильинских ворот). У всех был написан ужас на лицах. Из всех квартир побежали люди вниз. Только мы ворвались в квартиру № 1, была брошена третья бомба, тоже совершенно близко от нас. В этот момент была объявлена тревога. Пальба же в это время была отчаянная, так что пройти в убежище было невозможно. Со всех концов летели осколки. Мы стояли в нашем парадном. Я была наготове бежать в убежище, а наши решили остаться в коридоре кв. № 1. Только немножко стихло, я ринулась в убежище № 6 под рабфак. Прибежала я туда первая. Больше никого не было. Был еще один только дежурный-старичок по убежищу. В этот момент что-то затрещало, зашумело, и свалилась еще одна бомба в стороне Кремля, от которой у нас посыпались все стекла с купола рабфака. Тряхануло наш рабфак дай боже как. Меня забрал буквально ужас, ибо я боялась, что следующая бомба будет непременно в наш рабфак, а я ведь была там совершенно одна. Если бы меня засыпало, то никто бы и не знал об этом. А бежать уже было некуда, вернее, нельзя было, т. к. очень сильная была стрельба.

Меня трясло, как в лихорадке. Наконец, в мое убежище пришли еще несколько человек. Всего нас было человек 6. Наконец, на время все успокоилось. Мы уже сидели повеселевшие и разговаривали. Немного погодя я и еще одна девушка решили пройти в убежище № 7, следующее за № 6. Оно находится тоже под рабфаком, только не в лабораториях, а в складе. Пройти же в него можно, не выходя на улицу, через коридор. В нем оказалось много народу, т. к. оно было более теплое, чем 6-е убежище. Там укрывались почти все жильцы из нашего дома. Я села рядом с Маней Гулевич, и мы начали разговаривать. Прошло минут 8, не больше. Вдруг как что-то ухнет нам в боковую стену. Здание так и покачнулось. Все рванули со своих мест и полегли на пол, где кто как мог. Я сразу сообразила, что это бомба, но почему-то не легла, а осталась стоять, и даже посмотрела на потолок. Все это, конечно, было только один момент. Вместе со стуком в стену в убежище ворвалась волна. Все полетело кувырком со стен, с пола, с потолка что-то очень долго сыпалось. По всему убежищу стояла такая пыль и грязь, что можно было подумать, что прошел самум. Все вертелось и кружилось. Дышать было очень трудно. Все лежали, уткнувшись кто в платки, кто в воротники. Все двери были, конечно, заперты.

Хорошо, что в нашем убежище не было стекол. Однако, все это время была мертвая тишина. Все молчали. Крик поднялся уже несколько позже. Убитых и раненых непосредственно в нашем убежище не оказалось. Были раненные стеклами в общежитии, которое находится рядом с нашим убежищем. Этих раненых привели к нам в убежище на перевязку в наш медпункт. Текла кровь. Все сидели как полоумные. Маня Гулевич кричала, что ее контузило в ухо. Понемножку началось обсуждение, куда упала бомба. Решили, что в рабфак. Многие считали, что в клуб М.Г.У., который сообщается с рабфаком. Я, конечно, думала, что в наш дом на Грановского, 4. Конечно, была почти уверена, что мамы и Юрия нет больше в живых. В это время нам в убежище вбежал Ушаков, на котором буквально не было лица. Он был то красный, то белый, то зеленый. Он что-то очень быстро рассказывал. Я знала, что он оставался вместе с нашими в кв. № 1, однако спросить про Юрия и маму не решалась. Мне казалось, что я не выживу, если узнаю, что с ними что-нибудь случилось. Ушаков кричал, что дом 4 по Грановского весь перекорежило, что он спасся просто чудом. Говорил, что окна и рамы и дыры во всех квартирах повыломаны, и у многих пострадала мебель.

Мне было, конечно, не до мебели. Пропади она вся пропадом в тот момент – мне было все равно. Наконец, Людмила Осиповна Янушка решила спросить Ушакова, не видал ли он, где Тихоновы. Тот сказал, что все живы и здоровы, отделались только легким падением и ушибами. Мне сразу стало легче. Немножко погодя приползли к нам в убежище мама и Юрий. Если мы, сидящие все в убежище, были черные как вороны, от грязи, то мама с Юрием были белые как мельники, от известки. Встреча была великая. Начались рассказы. Оказалось, что бомба упала как раз на изгородь в Ломоносовском садике. Однако ночь была такая темная, что никто ничего еще не мог тогда видеть. Стали дожидаться утра, а главное, отбоя, который последовал только в 6 часов утра. На дворе был ветер и дождь. Темень на улице была невероятная. Однако мама решила пойти домой. Все же остальные стали дожидаться рассвета. Через час я тоже решила посмотреть, что делается у нас в квартире. Когда я выходила, то увидела, что пристройку при входе в наше убежище сорвало, и около входа лежала куча бревен и досок. На улице все еще было темно, и где-то вдалеке еще стреляли. Лил дождь, и был сильный ветер. Я с трудом выбралась по лестнице на двор и шарахнулась к стенке от ужаса. Весь двор был буквально засыпан стеклом, железом, досками, рамами и дверями. Оставшиеся рамы болтались на ниточках и от ветра хлопали. Ни одного стекла в окнах не было.

Я пошла к себе домой. Только я прошла немножко вперед, как сзади меня с рабфака упала рама. Наконец, я подошла к своему парадному и начала подниматься по лестнице. Идти было трудно, т. к. на дворе все было еще темно и все время приходилось спотыкаться на вывороченные рамы и двери. Телефонные шнуры были оборваны и болтались по всей лестнице. На 3-м этаже загородила путь рама с самого большого полукруглого окна. Наконец, я добралась до своего этажа. Наша входная дверь была на месте, но закрывалась очень плохо, и замка не было. Наша кухонная дверь была почти выворочена и болталась. В одном углу был оторван большой кусок штукатурки. Дверь в квартиру тоже плохо открывалась. Когда я вошла, то не могла пройти к себе в комнату, т. к. нашу дверь загородил сломанный туровский шкаф. На полу валялись сундуки и ящики. Туровская дверь была настежь, и в их комнате делалось что-то невероятное. Наконец, я открыла свою дверь и пролезла в комнату. Мама спала на своей кровати. Кругом было разорение. На полу была штукатурка и стекла. Рамы были еще целы, и даже часть стекол уцелела. Было еще темно. Мне стало страшно, и я пошла опять в убежище. С трепетом душевным я опять спускалась по лестнице. Окна все зияли. На улице что-то сверкало.

В убежище я просидела еще час-полтора и, как только стало светло, вышла. Днем вид университета был совершенно потрясающий. Во-первых, он был весь какой-то облупленный. На домах висели клоки железа и части рам. Все это болталось и хлопало. Под ногами была куча стекол. От купола на рабфаке и нашей библиотеки остался один каркас. Клуб, рабфак, библиотека не имели ни одной входной двери. Здания были треснуты. Ломоносовского садика как не бывало. Изгороди почти не осталось. Все железные ворота вырвало с корнем. Однако воронка от бомбы была небольшая. Это, говорят военные, была торпеда с колоссальной взрывной способностью. Манеж был неузнаваем: ни крыши, ни окон. Все это зияло дырами. Памятник Ломоносову не существовал. Только его бедная голова валялась. Рядом с Манежем стоял трамвай, который превратился в лепешку. Провода были повреждены. Когда мы все это увидели, у нас буквально потекли слезы. Сколько лет стоял наш Университет, и тут в какую-нибудь минуту от него остались развалины.

С утра началась великая уборка и заколачивание окон. Нужно сказать, что стекла вылетели у всех домов по Грановскому, по Герцена и по Белинскому. Музей зиял своими огромными дырами. Все факультеты на старом здании тоже остались без стекол. У нас окна забивал Юрий. Потолки у нас порядком треснули.

Теперь наш Университет уже приведен в христианский вид. Все забито и даже покрашено.

Только после этого раз как что где стрельнет или стукнет, так у всех поджилки затрясутся. Боялись выходить на улицу. У всех у нас было нервное потрясение, которое со временем, конечно, прошло. Теперь все это забылось. Вспоминаешь опять это тогда, когда где-нибудь рядом падает бомба и трясется дом.

Будь здоров. Целую. Привет от наших. Маме сегодня опять лучше. Маня

P.S. Высоко ли был самолет, мы не знаем, т. к. не имели никакого желания во время тревоги стоять на улице и смотреть в небеса.

«Ведомости» благодарят за помощь в подготовке проекта Государственный исторический музей.