Спектакль «Тираны» актеры играют с широко закрытыми глазами

Из 10 лучших инсценировок, отобранных для Theatertreffen-2016 в немецкоязычном театре (в конкурсе премьер участвуют Германия, Австрия, Швейцария), Tyrannis – самая неподходящая по формату. Во-первых, это не инсценировка. Все, что мы видим, материализация не текста, а картинки, появившейся в голове Эрсана Мондтага. В программке он обозначил себя как постановщик, сценограф, автор костюмов и тот, кто пьесу «реализовал». Слово Regie (режиссура) молодой (28 лет) автор нескольких нашумевших акций и перформансов не использует, похоже, принципиально, объясняя, что видит свою функцию в том, чтобы «соединять людей» в творческом процессе. Обычно таким креативным посредничеством Мондтаг занимался в собственной группе перформеров. Но и в проекте Tyrannis («Тираны») для театра в Касселе себе не изменил – актеры придумывали вместе с Мондтагом интерьер воображаемого дома, в котором странная семейка живет по раз и навсегда заведенным правилам. По утрам собираются в гостиной, где готовят, обедают и музицируют, по вечерам расходятся по своим спальням.

Их можно посетить виртуально – трансляция из коридора и трех спален ведется постоянно. Происходящее там (или не происходящее – например, ночью, когда все спят и только крик муэдзина, карканье ворон да вопли раздаются из березового леса) можно увидеть на экранах и в телевизоре в гостиной. Когда члены семьи пялятся в ящик, они подсматривают друг за другом.

Эта непрерывная слежка забавна, если учесть, что тут никто ничего не способен увидеть в принципе. На веках каждого – мамы, папы, тетки, детей и загадочной гостьи – глаза нарисованы, в то время как настоящие плотно закрыты. Неразбериха с последовательностью событий – как у Дэвида Линча. Что происходит прямо сейчас, а что в записи? Что в прошлом, а что в настоящем? Это наяву или в чьей-то голове? Видеодокументация при этом не только не способна так называемую объективную реальность отследить или зафиксировать, она еще больше запутывает, поскольку создает очередной эрзац.

Рассказать же о том, что происходит, нам тоже не могут. Актеры не только слепы, они еще и немы. Только визжат однажды, наткнувшись на труп, да мычат какой-то жалобный вальсок, аккомпанируя себе на скрипке и пианино. Что тоже делает проект Мондтага не самым подходящим для фестиваля немецкоязычных театров – такой показывай хоть в Китае. Зато тематически он актуальнее некуда. Когда каждый второй в немецком театре затягивает «ми беженцы», трудно не интерпретировать страшную сказку Мондтага, в которой мама с теткой травят ядом чем-то им не угодившую гостью (а с нею заодно и родных детей), как притчу о ксенофобии и метафору неспособности слепоглухонемого общества, озабоченного исключительно собственной безопасностью, интегрировать тот самый «внешний мир» с воплями и муэдзином.

Но это, так сказать, интерпретации – могут быть такими, могут быть другими в зависимости от ситуации «снаружи». Куда интереснее технологии, на стыке театра, арт-инсталляции и перформанса, которые использует Мондтаг, конструируя свой домик-ловушку, в котором сны и реальность путаются, персонажи, умерев, воскресают, а преступление, о котором никто ничего толком не может рассказать, реконструируется снова и снова.

Мондтаг содержательно ничего нового не добавляет к актуальному театральному исследованию – почему мертвые, уже классифицированные как преступные идеи возвращаются и снова зомбируют людей. Но технологически он делает нечто особенное – создает форму, демонстрирующую механизм преступления, которое входит в привычку, формируется как такой же ритуал самозащиты или самоочищения, как почистить зубы или помузицировать после ужина. «Как» это происходит в человеке становится важнее того, «что» именно происходит. И выходит, что дальше идти-то некуда. Мы в точке отсчета. Как в фильмах Фассбиндера, с которыми проект Мондтага, с его концентрацией на тирании, зарождающейся за обеденным столом, сравнивают не реже, чем с фильмами Линча с их закольцованной структурой. Когда феерическая мамаша – бывшая танцовщица Уильяма Форсайта, знаменитая Кейт Стронг, – передвигающаяся на своих двоих как инопланетянка, которой только вчера, как скафандр, выдали человеческое тело, исполняет «пьяное» соло, сам момент зарождения преступного намерения в существе, отчаявшемся справиться с руками-ногами, как и с контролем над ситуацией, становится более чем очевидным.

Это саморазоблачение так впечатляет, что оправдывает всю рискованную затею Мондтага лишить актеров всего, чем они нас обычно пленяют и обманывают, – взгляда, голоса и текста.

Берлин