Болгарский режиссер поставил в Москве офисный психотриллер «Метод Грёнхольма»

В Москве Явора Гырдева знают по двум гастрольным спектаклям – «Человек-подушка» и «Калигула», но главным образом по его дебютному фильму «Дзифт», гротескному социалистическому нуару, за который Гырдев в 2008 г. получил режиссерский приз ММКФ. После премьеры спектакля о корпоративной культуре он займется культурой конспиративной – приступит к работе над фильмом об осведомителе спецслужб.

– Как начинался проект «Метод Грёнхольма»?

– У меня был мастер-класс на фестивале «Территория», и Евгений Миронов (худрук Театра наций. – «Ведомости») предложил мне сделать спектакль. Потом оказалось, что у меня есть три месяца перед запуском нового фильма.

– Для вас нормально за три месяца сделать спектакль?

– Совершенно. Для проекта такого объема это нормальный срок. Спектакль на четверых. Сюжет универсальный. Темы – глобализация, корпоративная этика, но главное – игровые модели поведения современных людей: в этом политкорректном мире, живущем по правилам, человек может оказаться таким же хищником, как участники шоу на выживание. В пьесе также видно влияние антиутопической традиции, идущей от Оруэлла, только Большой брат – не государство, а корпорации. И все это соединено с новым реалити-форматом. Потому что корпоративное пространство выявляет эксгибиционистскую сторону человеческой природы.

– По-моему, сейчас довольно много подобных сюжетов.

– Да, но я думаю, что в этой пьесе нет излишнего антиглобалистского пафоса. У Гальсерана распознаваемые жанровые приемы, много саспенса. Но все же это не просто упражнение в стиле.

– А мне показалось, что для вас важна постановка формальных задач – по крайней мере, в тех спектаклях и фильме, которые я видел.

– Важна адекватность. Иногда надо подавить режиссерское тщеславие, покориться автору. Потому что есть пьесы «актероустойчивые» и «режиссероустойчивые», как у Эдварда Олби, которого я недавно ставил в Софии. То есть если корректно произнести весь текст, целое образуется, даже если актеры и режиссер не очень хорошо сделали свою работу. У Гальсерана тоже пьеса такого типа. Здесь узкая территория интерпретации. Но в этом для меня тоже есть провокация. Мне нравится, что у меня есть любопытство к разным типам режиссерского присутствия.

– Новый восточноевропейский театр 90-х был как раз построен на сильной интерпретации, игровой стихии. И очевидно, что вы продолжили эту традицию в кино. Чего вам больше хотелось в «Дзифте» – отойти от театра или подчеркнуть театральность?

– Я играл со стереотипами. Считается, что, если кино снимает театральный режиссер, это ужас, будет театральный фильм, все будут играть по-театральному. У людей кино есть атавистический страх, что театр самый большой враг кинематографа. С другой стороны, театральные режиссеры, приходя в кино, очень стараются, чтобы все было «киношно». Я же всегда подчеркивал, что я именно театральный режиссер. Потому что для меня главное – убедительность, которая каждый раз становится вопросом конкретной эстетики. Фильм может быть театральным и при этом убедительным. И тогда не важно, что кто-то скажет: это не кино. В этом смысле мне очень помогла традиция гротеска, которая так сильно проявляется в русской культуре от Гоголя до обэриутов.

– А вы думали, что «Дзифт» будет непонятен на Западе? Там видят в нем совсем другое. Рецензенты пишут, например, что это «тарантинеска».

– Потому что каждая культура применяет собственные способы понимания. И для меня, как для представителя такой культуры, которой на большом рынке вообще практически нет, всегда очень интересно наблюдать за этим. У меня есть какие-то интуитивные представления о русской культуре и американской культуре, и в «Дзифте» они соединились.

– И получился социалистический нуар.

– Ну да, там матрица нуара, а значит, у западной публики есть жанровый способ понять фильм. А потом она подыскивает близкие примеры стиля: Тарантино, Гай Ричи. А в России срабатывают совершенно другие вещи.

– Специфические шутки с лозунгами уж точно понятны только здесь.

– Но тем не менее и американцы что-то свое там нашли. Даже на ремейк есть предложения.

– Если все сложится, режиссером ремейка будете вы?

– Да. Хотя если менять действительность, конкретную среду...

– Фильм же из среды в основном и состоит!

– Я пока много об этом не думаю, это просто возможность.

– А приз ММКФ за режиссуру дал вам новые возможности?

– Это, может быть, самый престижный из тех 19 призов, что есть у «Дзифта». Но в практическом плане главный толчок дал фестиваль в Торонто. Там после первого показа у меня уже было девять встреч с иностранными агентами и 25 приглашений на фестивали.

– У меня еще два вопроса про «Дзифт». Во-первых, у вас герой специально похож на Маяковского?

– Сейчас трудно сказать, думал ли я, что хорошо бы он был похож на Маяковского. Но так оказалось.

– И второе: вы так хорошо говорите по-русски, что наверняка знаете Высоцкого.

– Конечно.

– А помните у него песню про коварный зарубеж?

– Нет! А какой там текст?

– Рабочего отправляют в загранкомандировку, и он слушает инструктора, что там можно, что нельзя. Эта песня удивительно ложится на ваш фильм, потому что в нем пародируются те же стереотипы об опасной Восточной Европе – и примерно того же времени. Следующий фильм будет таким же гротескным?

– Да, «Цинкограф» – тоже социальный гротеск, черная комедия, комбинированная с психотриллером. И автор тот же самый – Владислав Тодоров. Время действия – конец 80-х – начало 90-х. Герой – осведомитель. Ему это нравится, у него одержимость заговорами. Но наступает 89-й год, и его увольняют. Это оказывается для него травмой, но потом он успешно притворяется, будто продолжает быть агентом спецслужб. И начинает вербовать собственную сеть осведомителей, проникает в неформальные интеллектуальные круги, люди из которых после перемен начала 90-х становятся политиками, социологами, журналистами. Они думают, что работают на государственные тайные службы, и продолжают писать доносы. А герой, таким образом, становится частной спецслужбой, как бы незаметным государством. В общем, это тема про конспиративную ментальность Востока, про то, что мы живем в ощущении, будто за нами всегда следят, и из-за этого формируется очень специфическое мышление.

– А как это будет выглядеть стилистически? Вряд ли уже черно-белый нуар?

– Тут тоже будет много стилизации, это не квазидокументальная реальность. Но стилизация будет другой, чем в «Дзифте». Конкретнее пока сказать не могу, потому что это всегда вопрос импровизации. На финальной стадии всегда работает интуиция.