«Миранда» Коршуноваса на Волковском фестивале: Водкой и любовью

Литовцы сделали из «Бури» совсем простую и прозрачную историю. О чем? Да о любви, разумеется. Об отцовской любви, что движет океанские суда, волнует моря и позволяет повелевать духами. Миранда (Айрида Гинтаутайте), по версии Коршуноваса, – это мычащее, прикованное к инвалидному креслу существо, коротающее свой болезненный век с пьянчугой-отцом в советской однушке, набитой книгами по самый потолок. Вскоре после начала спектакля становится ясно: эта неказистая халупа – что-то вроде ореховой скорлупы, замкнувшись в которую Гамлет мог называть себя повелителем вселенной.

Настоящим повелителем театральной вселенной, созданной литовцами на сцене Ярославского театра драмы имени Федора Волкова, был в этот вечер актер Повилас Будрис. Те, кто любит спектакли Эймунтаса Някрошюса, наверняка помнят его как хитроумного Полония в «Гамлете» и трудолюбивого Бога в «Фаусте». Режиссерская концепция, предложенная Коршуновасом в «Миранде», могла остаться сухой и трескучей хитиновой оболочкой, когда бы не актерский талант Будриса. В конце концов, мало ли мы видели спектаклей на тему «Любовь творит чудеса»?

Просперо начинает рассказывать волшебную сказку лишь для того, чтобы его больная дочь улыбнулась. Все, как у Гумилева: «Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад изысканный бродит жираф». Только вместо жирафа папа обещает дочке приманить к берегам своего острова, отделенного от большого мира горными хребтами в виде книжных стеллажей и морями выпитой им водки, не кого-нибудь, а прекрасного принца Фердинанда.

Чтобы творить чудеса, волшебнику необходимо время от времени выпить. Хлебнул магического эликсира – и тут же начинается буря в стакане водки. Из раковины, которую Миранда прикладывает к уху, доносится шум океана, а старый ламповый радиоприемник, мигающий загадочными огнями, похож на посудину, что вот-вот пойдет ко дну. Сделав глоток побольше, Просперо может преобразиться в Калибана или даже ведьму Сикораксу, а врубив песню Адриано Челентано Italiano vero и нацепив темные очки, герой станет совершенно неотразим – точь-в-точь как принц Фердинанд. В какой-то момент, поддавшись силе этой доморощенной театральной магии, отрывается от земли и сама Миранда, уподобляясь духу воздуха Ариэлю. От этого вдохновенного театрального хулиганства веет прежде всего свободой. Уместными оказываются даже вставленные в финале слова другого шекспировского отца – Короля Лира, говорящего своей Корделии: «Пойдем скорей в тюрьму: мы будем петь там, словно птицы в клетке. Благословенья спросишь – на коленях прощенья попрошу. Мы будем жить, молиться, петь средь сказок и улыбок». У Коршуноваса и его актеров получилась настоящая сказка со счастливым концом. Дело в том, что сказка имеет смысл лишь тогда, когда рассказываешь ее ребенку, которого любишь: «Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад изысканный бродит жираф».

Ярославль