В Москве снова играют “Серсо” Виктора Славкина: Вопреки правилам

Насколько я знаю, в России никто больше не пытался ставить этот текст... просто никому даже в голову не пришло. Кто будет ставить после Васильева? Сумасшедших нет». Когда в театральной программке встречаешь такую фразу, думаешь, что режиссер обречен. Но Владимир Агеев знает: искусство не спорт, здесь не бывает побежденных. Ученик Анатолия Васильева, Агеев поставил в московском «Другом театре» «Серсо» Виктора Славкина. Режиссер хоть и учился у Васильева, но признается, что в 1985 году не видел его знаменитое «Серсо» на Малой сцене Таганки.

Сюжет пьесы, написанной в 1979 году, напоминает об эстетике той поры. Компания старых друзей и случайных знакомых приезжает в заброшенный дом. Ни интернета, ни телевизора – остается лишь разговаривать, читать старые письма, переодеваться в наряды с чердака, играть в забытое серсо.

Разговоры словно ни о чем, действие, размывающееся как весенний снег, конфликты, прячущиеся внутри безделья... Вдруг оказывается, один из героев, единственный богач в компании, покупает дом у старого владельца. Здравствуй, «Вишневый сад»? Но имя Чехова здесь не звучит паролем, которым интеллигенция перекликается в окружающей ее последнее столетие тьме. Умонастроение, в котором очарование пассеизмом граничит с болезненной от него зависимостью, передается не отдельными репликами, но всей атмосферой. Художник Марина Филатова выстраивает декорации вокруг огромного окна с видеопроекцией (для небольшой сцены ДК им. Зуева, где играют «Серсо», решение выглядит удачным). Физического реквизита немного – стол, стулья, во втором действии появляются какие-то коряги, чемоданы, на которые усаживаются герои (еще один привет Антону Павловичу с его беспрерывными отъездами и ожиданиями таковых, но в пьесе хватает и любимых автором Мрожека с Ионеско).

Финальные монологи – совсем не чеховские, как и не чеховского духа музыка в блистательном исполнении баяниста Максима Федорова. Они не просто иного стиля – это слова и звуки иных пространств. Наследие Серебряного века лишь повод рассмотреть прячущегося от света самого себя, расслышать пытающееся укрыться в потоке беспрерывной болтовни собственное «я».

В поколении есть общность даже у тех, кто принадлежит к разным социальным слоям. Дело не в случайных встречах старых друзей. У них общее детство, общий воздух, в какой-то момент, пусть и ненадолго, это становится важным. В советско-барочной, почти маньеристской пьесе Славкин уловил эту гегемонию разрушенного единства. Агеев следует ему в ощущении тотального ансамбля: актеры звучат единым целым, они не просто часть единого замысла, но часть одного времени, одного дыхания. Их хочется перечислить без указания ролей, те менее важны, чем ощущение большой семьи на старинном фотоснимке. Сцену населяют: Александр Усов, Ирина Гринева (в очередь с нею играет Ольга Прихудайлова), Арина Маракулина, Алексей Багдасаров, Григорий Данцигер, Алексей Дубровский, Михаил Горский.

Параллели между поздним застоем, когда писалась пьеса и шли репетиции на Таганке, и нынешним периодом торжества ГД напрашиваются, хотя даже иная скорость суеты не позволяет говорить о простом повторении эпох. Спектакль не об этом. Он вообще не о социологии, как и «Вишневый сад» – не о новых русских из бывших крепостных. Но чтоб из разговоров о прошлом вдруг проступили контуры настоящего, метафизика нуждается в материальном, мятущемуся духу требуется плен в виде тела.

Говорят, в 85-м спектакль Васильева видела едва ли тысяча москвичей. Затем «Серсо» полюбили европейские фестивали, легенда стала осязаема: признание Феллини, сотни упоминаний.

Как результат – пьесу Славкина, выглядящую сегодня одной из вершин позднесоветской драматургии, не ставили театры. Судя по спектаклю Агеева, мы многое потеряли.