Михаил Плетнев официально возобновил пианистические выступления

Плетнев, которого в течение шести последних лет мы слушали как дирижера и – реже – композитора, размочил свое пианистическое молчание еще в конце прошлого года, когда сыграл на закрытом вечере в ГМИИ имени Пушкина с оркестром. Целое сольное бисовое отделение, которое Плетнев выдал после исполнения концертов, оказалось полным сюрпризом, в том числе и для него самого.

Теперь не то: выступления в «Оркестрионе» – там находится база Российского национального оркестра – были проанонсированы и публика, привыкшая ходить в Большой зал консерватории, не раздумывая поехала в Новые Черемушки. Сообщения, что на концертах не будет прессы, не подтвердились: в числе пишущих критиков во второй день оказался и автор этих строк. В числе зрителей критики в конце вечера аплодировали стоя. Это был легко предсказуемый экспромт в зале. На сцене же не было никаких экспромтов: на этот раз Плетнев тщательно подготовил программу, которую повторил в оба вечера, – три сонаты Бетховена (пятая, десятая, семнадцатая), три цикла Чайковского (опусы 9, 10 и 19) и бисы – тоже одни и те же (Рондо Моцарта, Четвертая баллада Шопена).

Что же мы услышали? Конечно, Плетнев остался самим собой: было радостно узнавать и заново вслушиваться в его богатый нюансами звук, удивляться его свободе и одновременно самообладанию. Вместе с тем Плетнев очевидно вошел в новый этап, более сложный, нежели предыдущие. В прежние годы он удивлял нас и виртуозностью, и искусственностью интерпретаций, и холодным совершенством, а позже заметно потеплел и даже стал увлекаться эмоциональными контрастами, то повергая слушателя в уныние, то одаривая светом.

В нынешних концертах Плетнев словно удалился от очевидных эмоций. В его игре слышалась диалектика более высокого порядка. В течении сонат и пьес была гармония, но не она одна – была и дисгармония, которая тоже необходима. В области этики существует предположение, что добро невозможно без зла. В устройстве общества подобное называется системой сдержек и противовесов. В руках у Плетнева тоже словно соединились полюсы. Можно считать, что музыка – звучащая астрономия, математика, архитектура. А можно – что она колдовство отзвуков, непредсказуемость пауз, спонтанность импровизации. Плетнев знает, как это соединить.

Это еще не поздняя мудрость простоты. Но музыкант постиг секрет равновесия в той ситуации, когда судно загружено сложностями под ватерлинию. Его Бетховен и Чайковский, его Шопен – тяжелый багаж, но Плетнев не стремится разгрузить корабль. Тема его сегодняшнего выхода к роялю – жизнь, отягощенная проблемами, противоречиями, но тем не менее уравновешенная. А средства все те же – звук, форма, фраза, ритм. И Плетнев владеет ими как мастер.