«Катерина Измайлова» обрела в Большом театре адекватное воплощение – масштабное, зрелое, трагическое

Большой театр обратился к той опере, которую мы последние 20 лет называли «Леди Макбет Мценского уезда» – ибо теперь повсеместно исполняется первоначальная редакция, увидевшая свет в 1934 г. именно под таким названием, – но выбрал позднюю редакцию, бытовавшую на советских сценах с 1963 г. по начало перестройки. Есть соблазн трактовать этот выбор в духе тенденций дня, поставившего на повестку реставрацию советских ценностей. Однако молодой, по западному мыслящий музыкальный руководитель Большого Туган Сохиев приводит политически нейтральные аргументы, к которым нет причин не прислушаться. В конце концов, редактируя свою давнюю, пережившую оглушительный успех и столь же ошеломляющий разгром оперу, Шостакович не только убрал натуралистические реплики из либретто и купировал сцену совокупления, но и основательно прошелся по партитуре во всеоружии зрелого мастерства. «Катерина Измайлова» отличается от «Леди Макбет Мценского уезда» не только переводом фокуса с чувственных инстинктов на экзистенциальные проблемы, но и смягчением контрастов и лобовых эффектов в пользу слитности, текучести, симфоничности.

Именно это качество подчеркнуто в интерпретации Сохиева, стремящегося провести первые пять картин на одном дыхании и – после антракта – оставшиеся четыре на другом. Архитектоника оперы складывается из двух больших половин – преступления и наказания, где в первой половине кульминацией становится оркестровая пассакалия после убийства свекра, а второй – ария Катерины про лесное озеро с черной, как ее совесть, водой.

Замыслу дирижера всецело отвечает постановка Римаса Туминаса, закольцованная образом каторги, – сдержанная, верная автору, соблюдающая тонкую меру условности. Очередной режиссер драматического театра, новичок в опере, сумел избежать ошибок, которые совершили его незадачливые предшественники. Посмотрев спектакль, никто не скажет, что режиссер ставил либретто, – он ставил музыку, в чем ему явилась подспорьем хореограф Анжелика Холина, не только сочинившая танцевальные номера, сами по себе не слишком интересные, но и участвовавшая в постановке массовых сцен. Подобно сценографии Адомаса Яцовскиса, сочетающей обобщенность и фактурную проработанность, массовые сцены – как, например, глумление мужиков над работницей Аксиньей – сверстаны условно-хореографически. В сцене свадьбы хор ухитряется быть действенным и ораториальным одновременно, а танцевальный ансамбль открывает рот точно вместе с хором. Строго и эффектно появляется на сцене духовая банда. Гротескных персонажей окружает цирковой кордебалет. Одно световое пятно, брошенное на стену Дамиром Исмагиловым, может заменить целую мизансцену. Режиссерские оперные штампы, впрочем, тоже есть – Борис Тимофеевич лупит кнутом по пустой сцене задолго до того, как ему доведется пороть любовника героини.

Несомненная удача первого состава – пара главных артистов. Музыкальный руководитель и генеральный директор Большого любят пугать нас, декларируя приоритет штатной труппы и репертуарного театра, но на деле поступают ровно обратным образом, выводя в ведущих партиях русскоязычной оперы приглашенных артистов. Участие Нади Михаэль и Джона Дашака наглядно помещает проект на международный уровень. С Надей Михаэль внутрь рационалистической конструкции Туминаса вплескивается обжигающая энергия немецкого экспрессионистского театра. На финальных поклонах артистка, не приседая, опускает голову ниже колен. В этом диком и гибком животном сцены невесть откуда берется мощный голос с глубокими низами и нечеловеческими, прорезающими любое оркестровое тутти, верхами. Англичанин Джон Дашак столь же экспрессивен и неуемен, его мощный тенор излучает наглую силу, а центр мира мгновенно образуется там, где возникает его лысый череп. Члены труппы постарались не отстать от варягов: Роман Муравицкий блестяще провел сложнейший монолог Задрипанного мужичка (все-таки в первой редакции оперы этот персонаж назывался теплее – Задрипанный мужичонка). Хороши были Марат Гали (Зиновий Борисович), Станислав Трофимов (Священник), Вячеслав Почапский (Старый каторжник), Светлана Шилова (Сонетка) – десять лет назад она уже блеснула в этой маленькой роли, когда в Большом ставилась первая редакция. Андрею Гонюкову (Борис Тимофеевич) и Андрею Григорьеву (Исправник) чуть не хватило звучности.

Отдельно стоит пересказать кунштюк, придуманный режиссером в эпизоде с персонажем по имени Местный нигилист. Голый по пояс, он отчитывается Исправнику в участке, что исследовал лягушек с целью выяснить, есть ли у них душа. Оказалось, есть, только «малая и не бессмертная». Выслушав это, Исправник смазывает Нигилиста по физиономии, а Полицейские уносят его, вдохновенно плещущего руками на манер Умирающего лебедя. Теперь мы знаем, отчего умер этот лебедь, которого танцевали все великие балерины от Плисецкой до Лопаткиной, – лягушек объелся.